Долина павших - [28]
Королева Мария Луиса высоко держала голову и грудь, и спина ее была так пряма, будто королева желала затмить собственных дочерей. Высокая прическа, украшенная бриллиантовой булавкой в форме стрелы, подчеркивала ее великолепную осанку. Сандро вспомнилось, он где-то читал, что прически королевы, более подходившие женщинам молодым, в свое время потешали и шокировали в Байонне Наполеона. Королева, единственная из всех, чуть улыбалась Сандро, разглядывая его в упор. Ее беззубая улыбка, равно как и недобрый взгляд дона Франсиско де Паулы, неприятно подействовали на него. Мария Луиса полной рукой обнимала за плечи свою младшую дочь, di contadina о di pescivèndola di grido[43]. Инфанта была худенькой, бледной и, пожалуй, дурнушкой. В ее очень светлых, рассыпавшихся прядями, отливавших рыжиною каштановых волосах сверкала булавка, похожая на ту, что украшала прическу матери. Ее старшая сестра, Карлота, скрывалась за спиною принца Бурбона Пармского. Видна была только ее птичья головка в профиль, розовая щека и украшения в волосах. Сандро припомнилось, что кто-то из ее современников, Вилья Уррутиа или леди Холланд, писал, что принцесса была горбата. Другая девушка, довольно крупная, с высокой грудью и с лентой ордена Марии Луисы, как и у всех остальных дам, стояла рядом с принцем Астурийским. Сандро не видел ее лица: она отвернулась к стене, разглядывая оргию гигантов. Между нею и принцем-наследником, из-за их спин, выглядывала ведьма в парике, увенчанном перьями, дряхлая и неприкаянная, как сама смерть, с точь-в-точь как у монарха светлыми голубыми глазками. Это была инфанта Мария Хосефа, старшая сестра короля и Дона Антонио Паскуаля.
Так они и стояли, всей семьей. Однако кого-то — Сандро не мог вспомнить, кого именно, — не хватало в этой группе. Должно быть, человека, призванного увековечить августейшее семейство на том самом холсте, что стоял сбоку на мольберте. Как бы то ни было, но Сандро никак не шло на ум его имя. Фонарь в руках у него погас, и Сандро наклонился, чтобы поставить его на пол. Его преследовал улыбающийся взгляд Марии Луисы, бродивший по его плечам и бедрам, точно он был парнем из ее челяди. Вздрогнув, он обернулся и увидел, что створки запертой двери у него за спиной на самом деле были зеркалом, и в нем отражались все, кто был в зале. И тут его настиг голос монархини. Она заговорила пронзительно, но любезно, немного шепелявя из-за отсутствия зубов и нараспев, на итальянский манер.
— Ну, пора, — говорила королева. — Мы ждем тебя и встали, как ты велел. Можешь приниматься за картину.
И он проснулся.
Бедствия войны
Сон разума
«3 мая 1808 года в Мадриде: расстрел на холме Принца Пия»
В музее Прадо это одно из самых больших и значительных полотен Гойи. Его размеры: два метра шестьдесят шесть сантиметров в высоту и три метра сорок пять сантиметров в ширину. В отсутствие Фернандо VII, который возвратится в Мадрид лишь два месяца спустя, Гойя предлагает свои услуги Регентскому совету по созданию полотен в честь возвращения короля и победы над французами. Президентом Регентского совета был в то время кардинал Дон Луис де Бурбон, примас Испании, брат графини Чинчон и шурин Мануэля Годоя. За шесть лет до того, 22 мая 1808 года, он писал Наполеону, беря на себя «приятную обязанность принести к стопам императора свидетельства своего уважения и преданности», и умолял Его императорское и королевское величество испытать своего верного слугу. Теперь, 14 марта 1814 года, кардинал-примас, утверждая проект Гойи, говорит иным языком:
«В объяснительной записке Регентскому совету, датированной истекшим 24-м числом, дон Франсиско Гойя, придворный живописец Его величества, выражает свое горячее желание увековечить посредством кисти наиболее выдающиеся и героические события и сцены нашего славного восстания против тирана Европы; принимая во внимание крайне бедственное положение, в котором он находится, и невозможность вследствие этого взять на себя все расходы по созданию столь интересного произведения, он просит казначейство выделить ему средства для осуществления задуманного дела. Ввиду этого, а также учитывая важность столь похвального предприятия и выдающиеся способности упомянутого профессора, следует благосклонно отнестись к его предложению и приказать главному казначейству выплачивать упомянутому дону Франсиско Гойе, пока он будет занят этим делом, помимо расходов, согласно его счетам, на холсты, кисти и краски, вознаграждение в сумме тысячи пятисот реалов ежемесячно за его труды».
В тот же день издается приказ, и Гойя расписывается в получении денег. Два месяца спустя, 11 мая 1814 года, триумфальную арку, возведенную на Пуэрта-де-Алькала в ознаменование возвращения Фернандо VII, не к добру прозванного Желанным, украшают двумя холстами — «3 мая 1808 года в Мадриде: расстрел на холме Принца Пия» и «2 мая 1808 года в Мадриде: сражение с мамелюками»[44]. В утреннем выпуске «Ла Гасеты» в тот день печатается королевский указ об отмене Конституции, два года назад принятой в Кадисе, о роспуске Кортесов и признании недействительными всех изданных ими распоряжений. На улице Алькала толпа, бурно приветствуя короля, ревет: «Да здравствует инквизиция!», «Да здравствует Фернандо VII!», «Да здравствуют цепи!» На Пласа-Майор чернь разбивает мемориальную доску, установленную в честь Кадисской конституции, и, сложив осколки в мешок, волочет их мимо тюрем и казарм, набитых заключенными либералами. Гойю — который нарисовал короля-самозванца, Жозефа Бонапарта, в «Аллегории города Мадрида», а потом — портреты генералов Ги и Керо и министра полиции Мануэля Ромеро, принимающих ордена Испании и Хосе I
