Долина павших - [29]
Говорят, «Расстрел в ночь со 2 на 3 мая 1808 года» — акт запоздалого раскаяния. Жан Франсуа Шабрун справедливо уточняет, что если это так, то трудно себе представить раскаяние более великое. Впрочем, Гойя не смог бы написать оба холста всего за два месяца. Цикл «Бедствия войны», время создания которого неизвестно, является прямым или непрямым наброском к «Расстрелу». Сохранились и два эскиза к «Восстанию 2 мая 1808 года в Мадриде»: один — масло на бумаге, собственность герцога Вильяэрмоса, другой — масло на дереве (находится в музее Ласаро Гальдиано).
События, изображенные на «Расстреле в ночь со с 2 на 3 мая 1808 года», происходят ранним утром или, вероятнее всего, в предрассветный час, излюбленное время казней во всех цивилизованных странах, как метко выразился Хью Томас; Антонио де Труэба приводит свидетельство старого слуги Гойи, который, возможно, путает правдоподобные выдумки с невероятною правдой, вспоминая ту ночь по прошествии более чем полувека. Старик рассказывает Труэбе, что Гойя, наблюдая за происходящим при свете луны через подзорную трубу из окна своего дома на берегу Мансанареса, был свидетелем этой бойни. Заявление это необоснованное, поскольку Гойя приобрел Дом Глухого не ранее 1819 года. А во время тех событий Гойя жил в собственном доме на углу улиц Фуэнкарраль и Сан-Онофре. Однако вполне вероятно, что Гойя вознамерился отправиться на холм Принца Пия в сопровождении своего слуги, чтобы там с натуры зарисовать убитых. И он, заклинавший всех чудовищ, оживающих, когда засыпает разум, одну из работ в цикле «Бедствия войны» назовет «Я это видел». А другую, представляющую гору трупов, мало чем отличающуюся от изображенных на главных холстах, сопроводит надписью — обвинением равнодушному миру: «Для этого вы родились».
>«Я это видел»
«Мы сидели на склоне холма, а у его подножья лежали мертвецы, и мой хозяин раскрыл свою папку, положил на колени и стал ждать, когда луна выйдет из-за облаков. Внизу что-то ворочалось, рычало, задыхалось. Я… признаюсь вам, трясся мелкой дрожью, а хозяин как ни в чем не бывало в полутьме приготовил бумагу и карандаш. Луна наконец вышла, и стало светло, как днем. Мы увидели трупы в лужах крови, одни лежали на спине, другие — ничком, кто-то — на четвереньках, будто целовал землю, другой тянул руки кверху, словно прося о мщении или сострадании, и голодные псы уже накинулись на трупы, задыхаясь от жадности, и рычали на стервятников, которые вились у них над головой, собираясь отнять добычу!»
Исидро, слуга, рассказывает, как он спросил Гойю, что за охота ему рисовать эти зверства. «Ради удовольствия вечно напоминать людям, что нельзя быть зверями», — ответил его хозяин. Независимо от того, кто — слуга или Труэба — придумал этот по сути своей правдивый рассказ, у Гойи позы жертв, валяющихся на земле в крови, ничком или лицом к небу и почти всегда с раскинутыми руками, совпадают со свидетельством старого слуги. Однако Гойя изображает не только мертвых, которых он, возможно, видел у подножья холма Принца Пия, но и сам расстрел, которого он видеть не мог, находясь у себя, в Доме Глухого. К тому моменту, когда они с Исидро прибыли на холм, выстрелы и крики успели смолкнуть; но Гойя рисует со спины палачей, которых не знает, и предсмертные крики, которых не слышал.
Некоторые уже умерли. Другие неминуемо умрут. И палачи, уже убившие тех, готовятся убить этих. Никому не удастся бросить обвинения в лицо убийцам, потому что ни художнику, ни нам никогда не увидеть их лица. Имена многих жертв тоже до нас не дошли, однако никогда не забудутся эти люди, в которых нацелены ружья. Судя по всему, и те и другие — и палачи, и обреченные на смерть — принадлежат к одному и тому же общественному классу, они из одного мира. И тем не менее они говорят на разных языках и никогда не поймут друг друга. Крики приговоренных так же не достигают слуха стреляющих солдат, как, наверное, не достигли бы и слуха самого Гойи, не воспринимающего звуков в силу своей глухоты, как не слышим их и мы, стоя перед его картиной.
В своей книге «Гойя, 3 мая 1808 года» Хью Томас обращает внимание на строй солдат. Это французские, наполеоновские солдаты, на них черные штаны, которые во времена империи иногда заменялись гетрами. Кивер вводится в то время в подражание каскам, которые носила польская кавалерия, находившаяся на службе у Франции. Сабля с прямоугольной рукояткой — тоже принадлежность наполеоновской армии того периода. Солдаты эти, по-видимому, из Резервного легиона, который незадолго до того охранял побережье Атлантики, а может быть, входят в один из двадцати Временных полков общей численностью в 30 000 человек, которые император послал в Испанию, когда он еще полагал, что для захвата страны ему вполне будет достаточно второстепенных подразделений.
>«Расстрел в ночь со 2 на 3 мая 1808 года»
