Дети Розы - [20]

— Но зачем мне этот нескончаемый перечень твоих надобностей?

— Наших, наших надобностей, разве нет? А о чем еще нам говорить? О посуде? О мебели?

— О чем угодно, лишь бы мирно, — она заплакала. — Просто смотри на меня так же, как на других. Когда ты смотришь на меня, тебя не узнать.

— Что ж, если тебе предпочтительнее мое публичное лицо, пожалуйста, — холодно ответил он. — Твоя просьба не слишком обнадеживает. Она не говорит о близости, как мне кажется.

И впрямь, не говорит. Теперь он далеко. Что ж, она обрела мир. Спокойствие. Больше нет ссор. Больше нет — да ничего больше нет, в сущности. Отлично. Надо переодеться. Принять ванну. Быстро выбрать платье. Даже думать об этом — словно бороться с болезнью. Ощущение было такое, будто она страшным напряжением воли заставляет себя проделывать все эти манипуляции. Каждый раз проигрывая сражение. Все еще не сняв шелкового халата, она открыла дверь в гостиную. Села. Застыла.

Ее комната. Голос Мендеса это подтвердил.

— Твоя комната, Лялька.

Мебель причиняла боль. Бархат, шелк, моррисовские обои[33]. Набор изогнутых стульев. Картины. Они были выбраны для Алекса, но не все ему подошли. Он любил Вюйара[34]. И тогда она превратила весь интерьер с хаосом бесчисленных подушечек, валиков и тонконогих столиков в картину Вюйара. Ради его удовольствия. Она выбрала насыщенные цвета. Глубокий зеленый, золотой и множество оттенков лилового. Обилие вещей — для него. Китайские вазы и японские кувшины с колдовским орнаментом глазурью.

И все же, возможно, он был прав — не исключено, что этот интерьер рождался из каких-то старых полустертых семейных воспоминаний, из детства, из виденного в ту пору дома любимой тетушки. С эдуардианскими изгибами, комодами красного дерева и бесконечными ящиками и ящичками, снабженными аккуратно свисающими ручками. Покойная тетушка некогда была актрисой еврейского театра. Ее лицо и сейчас живо стояло перед ней: насмешливый взгляд, седина, рот в постоянном движении. Ее комната. Да, это она помнила — во всяком случае, покупая угловой буфет. А может быть, и палисандровый столик. Но все остальное было общим. Да. Это была их комната. Их особенная комната.

— Я устраивала такую комнату в каждом доме, — сказала она вслух. — Устроит ли он себе такую в этом огромном безобразном старом шато?

И поняла — нет. Именно то, что он когда-то любил, что дарило ему уютное чувство, будто он окутан многоцветным покрывалом, сейчас порождало в нем клаустрофобию.

«Только дерево и камень», — сказал Тобайас.

Все твердо. Холодно. Голо. Она никогда туда не приедет. Никогда этого не увидит.

При этой мысли к глазам подступили слезы. Ненависти. Жалости к себе. Отвращения к себе. Ей хотелось умереть.

Но вместо этого она выпила — первую за день порцию. Она знала, что едет в ту часть Лондона, где ее окружит суетливая толпа, где стоят бесчисленные киоски и лотки, в которых торгуют афганскими шубами, овчиной и азиатскими безделушками. Когда-то, еще девочками, они с Кларой любили их рассматривать. И сейчас она тосковала о прошлом, о том прошлом. Пусть у торговцев сейчас другие лица. И другие руки касаются ее в этой толпе. Хозяева лотков оглядывают ее, приглашают выпить с ними в ближайшем заведении. И в последнее время она отказывает им без всякого удовольствия.

В конце концов она смухлевала. Большую часть пути проехала в такси. Слишком холодно.

— Я выйду здесь, — сказала Лялька. И тут же, к своему изумлению, увидела на другой стороне улицы сестру. Та несла два пакета, по одному в каждой руке. Клара ждала автобус. Резкий порыв ветра распахнул ее пальто, но она улыбалась. Ждала и улыбалась. Лялька была в затруднении. По ряду причин она не хотела бы, чтобы сестра ее заметила. Но тут же живо представила, как тесемки пакетов врезаются в ее пухлые ручки, и заколебалась.

В этот момент Клара увидела ее.

— Как тебя сюда занесло? — быстро спросила Лялька, пока Клара не успела задать ей тот же вопрос.

— Должен же кто-то покупать еду, — ответила Клара. — Разве нет?

— Но есть же доставка.

— Только не с рынка.

— Господи, да у тебя губы посинели. Послушай, мы же договорились вместе пообедать.

— Нет времени, правда. Я тебе звонила, но ты уже ушла.

— Не глупи, давай зайдем куда-нибудь. Ну почему, почему же нет?

Кларин вид немного раздражал. Не только внешность, но даже одежда сестры вызывала острое неприятие. Она не хотела этого, предпочла бы быть помягче, но год за годом видела Клару в одном и том же твидовом пальто и фетровой шляпе. А эти пуговицы, дешевые затейливые пуговицы… Лялька скривилась, глядя на простодушную, непритязательную фигуру сестры, которая, как ни в чем не бывало, стояла на коротких, с маленькими ступнями ножках. Туфли у нее, правда, были неизменно элегантные: из-за небольшого размера Клара могла покупать хорошую обувь на распродажах. Но зачем она таскает эти пластиковые пакеты с маркой аптечной сети? В Ляльке вспыхнула ничем не оправданная злость: что бы сестре не ходить с приличной кожаной сумкой, которую она недавно привезла ей из Флоренции, — так нет же!

— Я ее берегу, — объясняла Клара. Она всегда берегла полученные от Ляльки подарки: и духи «Герлен», и кольцо из Риальто.