СЦЕНА ВТОРАЯ
Созвав всех четверых (см. №№ 3, 5–7) ходит опасным и хищным среди жертв, рассевшихся на креслах, немилосердно дымит трубкой и тычет чубуком то в один, то в другой номер, называя по имени всех, даже няньку, ибо Игнат знает больше нашего. Нянька, к слову, осталась в доме приживалкой — Ирина успела к ней привыкнуть и просит остаться, пока горе не отпустит. Так вот — Игнат: — Помните ли вы, Ирина, что в 14:35 заканчивались занятия в среду, восьмого октября, но преподаватель отпустил вас в 14:03, судя по счастливому инстаграмму Вики Кржаевской. Ровно двадцать четыре минуты на дорогу, и вы были бы дома. Но вас нет! Об этом известно со слов — чубук упирается в старуху — сиделки, которая не могла отлучиться в магазин, и ждала вас с минуты на минуту, но вас не было ещё три часа. Считать ли совпадением исчезновение Никонова из клиники ровно в это время? Чубук в доктора, тот: «Что вы имеете в виду?» — «А то, что и в среду, и в пятницу, а также, двадцать седьмого, тридцать второго и двунадесятого числа вы проводили время с Ириной в гостинице «Империал», в номере 221 б. Вы позаботились о записях в учётном гроссбухе, но коридорный берётся вас опознать».
Доктор вскакивает и сжимает внушительные кулаки. Голова его опущена, как голова быка перед боем. Он гудит (не слишком, впрочем, связно): «Как смеете вы!.. Вы!.. Вы! Этот непорочный цветок! Вы — лжец, вы оскорбили девушку».
Ирина густо краснеет и не может вымолвить даже слова в оправдание, чем решительно себя компрометирует. В момент самой долгой и напряжённой паузы, когда тишина звенит, как натянутая струна, различим стук сердца доктора (давно запущенное воспаление, к кардиологу не пойдёт, умрёт в 56, инфаркт) и слова церковнославянской молитвы — в дыхании княжны. Доктор оседает в кресло — приступ тахикардии.
СЦЕНА ТРЕТЬЯ
Знакомый нам по вскрытию Викулова (см. портрет № 4) анатом осматривает грузное тело сиделки (№ 7). Оно лежит в тёмном, глухом коридоре, постельное бельё, которое несла нянька — рассыпано. Игнат осматривает корешки книг, ему скучно. Щёлкает фотоаппарат, Ира видна в мутном венецианском зеркале, неподвижная и бледная, как видение. Анатом констатирует сердечную недостаточность. В его голосе досада и вопрос — и зачем вы меня вызвали? Мороз же, ветер, другой конец города, семь часов утра. И хоть бы кофе, так ведь нет.
СЦЕНА ЧЕТВЁРТАЯ
видна нам, но не слышна. Крохотные скрытые камеры установлены вне и изнутри дома. В сцене задействованы врач Никонов (см. портрет № 3) и Наталья (см. портрет № 5). Наталья кричит, с заметной театральностью размахивает руками. Никонов пытается оправдаться, и таким особенно мил. Пощёчина; кольцо ссадило кожу — останется след, Наталья рыдает, Никонов обнимает её за плечи.
Так вести себя могут только давние любовники, когда над их скудным счастьем, несвитым гнездом, нависает полная градом чёрная, клубящаяся туча. Игнат в своей конуре, где неубрано и грязно, где коробки из-под пиццы переложены распахнутыми, разворошёнными книгами, раз от раза пересматривает трёхминутную запись. Он давно всё понял, но такая, читатель, тоска сжимает его сердце, что невольно хочу сказать тебе — пожалей его. Я не могу.
СЦЕНЕ ПЯТОЙ
следует быть написанной рукой Агаты Кристи, ибо у камина, в богатом кабинете, собираются четверо и чудак-сыщик, он-то и предъявляет обвинение. Я не берусь это писать. Предоставляю читателю самому вообразить недостающие подробности, а для того, чтобы разбудить воображение, скажу только, что родившая днями кошка спешно уносит из людной и дымной комнаты слепых котят — за шкирку и в другое гнездо. Впрочем, кошка так, ни к чему — черта, деталь.
Суть обвинения: Никонов, узнав о болезни Викулова воспользовался своей репутацией и связями и получил аудиенцию. Неотразимым обаянием непоколебимого здоровья (видимость) очаровал сухаря Викулова и сделался с той поры его домашним врачом. Ничего не стоило после этого соблазнить его красавицу-дочь, в надежде, что та скоро получит богатое наследство и не будет скаредна со своим первым (Игнат подчёркивает это) любовником. Дело Никонова в шляпе, но тут сам Бог бросает кости, Викулов решается, и любовница его готовится стать женой. Трое свидетелей могут подтвердить, что слышали о подобном от Натальи и один — от самого Викулого. Значит, дело может сорваться — мачеха не даст послушной падчерице сорить деньгами, нужно действовать. И тогда Никонов ускоряет события, убивает старика. Тем более, что он — врач легко и мог достать яд.
И все доказательства длинным перечнем умозаключений. И плёнка, пожалуйста. И свидетели. Разве только не заснято, как Никонов сыпал яд в молоко Викулову. И ничего ты с ним, с Игнатом, — подлецом, мразью, дрянью, — не сделаешь, а он врёт! Врёт он, я тебе говорю! Я тебе говорю, читатель, неужели ты не веришь мне, неужели и тебя он смог убедить, своим гипнотическим, ржавым, мелким говорком, который так отвратителен, что начинаешь невольно прислушиваться к нему; он притягивает слух, как язвы и уродства притягивают взгляд. Но, говорю тебе — Игнат, Наташенька, будь он неладен, врёт.
Как всё было на самом. Рассказываю.
