Йозеф Сатран, по прозванию Палец, работал во вторую смену. И потому первую половину дня посвящал самым неотложным хозяйственным делам, стряпал обед, прибирал в доме или копался в потрохах какой-нибудь авторазвалюхи у себя во дворе.
В то утро он наращивал кирпичную трубу асбестовой. С его крыши открывался вольготный и живописный вид на всю Долину Сусликов. От взора Пальца не могло утаиться и то, что Андула Благова, озираясь, незаметно проскользнула в дом мастера портняжного дела и бальных танцев Леоша Коничека.
Пальца этот факт никоим образом не радовал, ибо в Андулу он был влюблен. Впрочем, Йозеф Сатран был влюблен, конечно же платонически, во всех женщин из Долины Сусликов и тяжко страдал от того, что они, как правило, отдавали предпочтение не ему, а кому-нибудь другому. С того часа, когда доктор Гелена Филипова обрабатывала кровавую отбивную, в которую превратилась его левая рука после взрыва капсюля, он влюбился и в нее тоже и испортил этой доброй докторше не одну минуту жизни.
Палец мог справиться с любой, и с более сложной технической проблемой, нежели обыкновенное увеличение печной тяги. И хотя соседи в Долине Сусликов постоянно подтрунивали над его неудачами на любовном фронте, они весьма высоко ценили его золотые руки и почитали технический талант. Йозефу Сатрану вполне под силу соорудить тут же, совсем из ничего все что угодно, да еще и задарма.
Он давно уже был взрослым парнем, каковыми у нас считаются мужчины, достигшие двадцатипятилетия. Но повзрослеть окончательно ему никак не удавалось.
Еще при жизни отца он выучился на слесаря и слесарил в мастерских шахты «Февраль», ремеслом владел блестяще, даже после того, как от игрушек со взрывчаткой на левой руке у него уцелел один-единственный большой палец. Средний срезало взрывом под корень, а от безымянного остался жалкий обглодыш. Указательный же с перебитым сухожилием скрючился углом. Кроме большого пальца повезло, пожалуй, еще и мизинцу, у которого оторвало лишь фалангу. Хирургу удалось спасти часть ногтевого ложа, из которого теперь торчал ноготок-уродец, похожий на коготь орла.
Впрочем, внешний вид Пальца и без того не ласкал взоры девиц. Застенчивый до нелепости, тощий, долговязый и мосластый, как новорожденный теленок, он доверчиво лупил светло-карие глаза, вызывая подозрение, что, начни кто-нибудь утверждать, будто Колин[1] стоит на труднодоступной вершине, он поверит и этому. Прямые, жирные, вечно немытые патлы он отпустил по моде до самых плеч. Стоило ему повернуть голову, как эта неопрятная грива взлетала, и казалось, что на голове у него нахлобучен изодранный в клочья зонтик. Дышал Палец раскрытым ртом, ибо нос его был забит аденоидами.
Главной же причиной того, что девушки не принимали Йозефа Сатрапа всерьез, был тот факт, что он окончил специальную начальную школу для умственно отсталых детей. И надо сказать, что тут имела место принципиальная педагогическая ошибка учительницы Шафранковой, в достаточной мере неврастеничной и честолюбивой дамы, сурово сжатые губы которой очень походили на капкан браконьера. После двадцати пяти лет ярких педагогических неудач судьба послала этой невезучей училке, пожалуй, идеальный класс. Единственным темным пятном в этом отборном цветнике наших надежд был ученик Йозеф Сатран. К чести учительницы Шафранковой будь сказано, до самого четвертого класса начальной школы она прилагала максимальные усилия, чтобы пробудить дремлющий интеллект ученика Сатрана и дотянуть его познания до выдающегося уровня своего идеального класса. Но ученик Сатран так и не сумел понять, на кой ляд ему нужны какие-то там стороны света, коли их можно определить с помощью того же компаса или по солнцу, ведь в учебнике краеведения черным по белому сказано, что уметь определять стороны света должны моряки, плавающие на океанских судах, путешественники в необитаемых краях, солдаты на марше в неизведанных лесах, туристы, заблудившиеся в незнакомой местности, и тэдэ.
Ученика Сатрана Йозефа не тянуло на палубу заокеанских судов. Не манили также путешествия в необитаемые края, а мысль о непроходимых джунглях просто ужасала. Он не жаждал стать туристом и шататься в незнакомой местности, и уж тем более забираться в эти таинственные тэдэ, ибо он не ведал, что это такое. В свои девять лет он имел весьма точное представление о том, чем заполнит свое время, когда избавится наконец от непонятных требований и претензий учительницы Шафранковой. Его рациональный ум отрицал какую бы то ни было абстракцию, и все проявляемые им эмоции носили исключительно практический и технический характер.
Учительница Шафранкова придерживалась случайно подхваченных ею психологических теорий такого примерно плана: «птица» есть птица, по всеобщей классификации, но прежде всего это животное. Отличительные свойства этого животного — наличие перьев и умение летать. Голова учительницы Шафранковой была забита всяческими прикладными психографическими структурами, долженствующими помогать учащимся отвечать на вопросы типа: что есть птица?
Вырванные из контекста, подобные тесты выглядели достаточно невразумительно. Учительницу Шафранкову в глубине души мучили догадки, что педагог она на самом деле никудышный, поскольку не способна освоить азы психологии. Что касается пункта первого, то это соответствовало истине, но знание или незнание душеиспытующих наук никак не могло повлиять на ее педагогическую квалификацию.
