Читатель! Столько в периодической таблице химических элементов, столько причудливых соединений и путанных органических номенклатур — аденазинтрифосфорная кислота, фенолфталеин, дезоксирибо… а изотопы? Дейтерий и тяжёлая вода. А влияние пространственной ориентации на химические свойства, а алканы, названные почти именем греческих героев — то ли аргонавты, то ли Балканы, где был Тартар, и откуда всё всегда начинается? Освети, читатель, свои знания беспощадным светом теории электролитической диссоциации и выбери подходящий яд. Выбрал? Вот им и травили.
Все четверо могли подсыпать в питьё. Может статься — все четверо и подсыпали (помним «Убийство в восточном экспрессе» Кристи).
А выгодно кому? Быстродейственый процессор Игната, холодный, проклятый вечным кружением мысли, лишённый мечты — а наука без мечты немыслима, — он бьётся вечным, самодвижным биением, как задыхающаяся щука — об лёд, и хватает жадным ртом холодный воздух, и кусает острыми зубами всё, что подвернётся, а если нечего, то впивается в себя и изводит насмерть, оттого-то несчастный обладатель его, разума, худ, бледен, потлив, оттого и волосы повылезли к двадцати. Ну, что он там придумал, прицепившись к следствию, как клещ, дымя своей трубкой, кусая дедов длинный мундштук вставными фарфоровыми зубами?
Жена (Наталья, см. портрет № 5, к которому добавлю, что жена она на словах, бумаг же и штампа нет, наследства не будет. Так вот, жена) могла бы убить, скажем, из ревности. Но, умная женщина, она сперва позаботилась бы о завещании. Вряд ли она.
Дочь (Ирина, см. портрет № 6) получает всё, и потому более всех подозрительна. О, до какого же зуда в зубах, до какой ломоты — такая возникает невольно, если подумать вдруг об очень холодном мороженном или о целой ложке жёлтого, липового мёда, которую ешь всю — не из жадности, а от одуряющего запаха, дурмана трав и сладости, возьмёшь в рот, и будто весь попадаешь в бадью густого, липкого, сладкого до невозможности, обложного, с кристалликами, с крупинками — вот до такой ломоты в зубах, до истомы Игнат хотел Ирину. Слюну сглатывал. И рыл под неё.
О, читатель! Какого человека ни возьми, в любом есть горшок дерьма. Нехитрая истина, все анатомы убеждались в ней. Самый чистый цветок изучи под микроскопом, сочти все движение соков по его жилам, узнай из какого сора какие цвет, проследи, чтобы жертва узнала стыд — и отыщешь порок. Игнат тщательно искал, глубоко зарывался, зорко примечал, ворошил и тянул. Перетряс всю Сеть, проверил контакты, знакомых, по косточке, по суставу, по хрящикам и прожилкам разобрал Ирину (куда там портрету № 6!), как вивисектор разбирает — иначе не скажешь, — малую птаху, почти с любовью к ней. К ней, умершей под его ножом. Но если страсть и рвала когтями ошмётки души Игната, то не любовь, а ненависть, ибо только ненавидеть он мог предмет, столь занимающий его воображение. Как лошадь ненавидит хлыст дрессировщика, как медведь — звуки циркового оркестра, но садится на велосипед и крутит потешно маленькие педали, едет кругами по арене, и ничего не может с собой поделать. Вот так Игнат не мог совладать с собою, и ненавидел за это и себя, и Ирину.
Эх, читатель… Как подённый труд, как скучный фильм, как затянувшаяся осенняя морось, целыми неделями не сходящая с посеревшей и помутневшей сцены небес, вот так невыносим, медлителен, тяжек английский детектив.
Промотаем его сюжет с такой скоростью, чтобы кадры разных сцен промелькнули перед нашим взором, и поспешим скорее к самому желанному — развязке. Что нам томиться долгими поисками убийцы? Если бы в этом была вся соль, читатель, вся повесть моя состояла бы из одного имени, а лучше так — «дворецкий». Но ведь нет! А потому…
СЦЕНА ПЕРВАЯ
Вот, комната в богатом доме, куда приглашают по очереди Наталью, Ирину и даже няньку. Стол с зелёным сукном, гипсовый бюст Ленина и бронзовый — Александра Второго, золочёная чернильница, груда бумаг, прижатая полированным малахитом. В тяжёлом кресле следователь в штатском платье, рядом худыми пальцами барабанит по краю стола Игнат (см. портрет № 1 — смотри и помни, что такие бывают!), следователь задаёт обычные вопросы, Игнат — странные и колкие, как двухдневная щетина. «Если я правильно заметил, вы предпочитаете чулки в чёрный ромб. Скажите тогда, отчего курица, которую вы вчера жарили натёрта была эстрагоном, а не кориандром?» (Понять, отличит ли Наталья эстрагон от укропа). «Часы в вашей столовой спешат на три минуты, а часы в гостиной — отстают на пять. Когда вы говорите, что отлучались от постели умирающего в три часа, по каким часам следует вести счёт? Что вы делали в те восемь минут зазора, за которые убийца мог задушить жертву подушкой?» (Это — старой няньке, которая отвечала таким длинным причитанием, что следователь замахал руками на старуху, и отпустил её с миром). «Была ли у вас интимная близость с кем-либо из гостей дома, в особенности с Никоновым?» (см. портрет № 3; это Ирине, с шипением сквозь сжатые зубы).
Ну не крыса? Сволочь, крыса, но убил-то не Игнат! Ну никак ему не подсыпать было яду старому Марлену Андреевичу.
