Десятый голод - [78]

Мы лежали, уткнувшись носом в мокрые камни, а ребе Вандал и Бешар, позабыв обо всем на свете, пылко и взахлеб чирикали на иврите. Наконец ребе вспомнил о нас и позвал знакомиться. Пройти к ним было не так-то просто: дорогу загромождали тела поверженных, с бритых голов свалились тюрбаны, руки и ноги были у них подвернуты, в бока им утыкались стволы собственных карабинов. Мы эти грузные туши принялись переворачивать, кряхтя и надрываясь, укладывали рядком. А ребе при этом говорил командиру, что все они могут проснуться, что спят, что может их разбудить когда угодно.

Мирьям пошла к котлу, поправила под ним головешки, попробовала варево из половника. Потом сняла кусочек мяса с огромной бараньей туши, обожглась и стала дуть на пальчики, дуть и облизывать их, и это Бешара рассмешило.

Ребе же был возбужден. Он весь сиял и говорил нам, сияя, что Святая земля, куда мы так долго идем, она к нам приблизилась. «Дети мои, это муж Святой земли, израильтянин! И наши скитания, с Божьей помощью, кончились».

Все было странно и подозрительно: куда мы вышли, где находимся? И почему так по-разбойничьи выглядят израильтяне? А этот Бешар — он же типичный араб! И я стал усиленно вычислять: «Вот наши вещи, с ними ошибки никогда не случалось, — это пещера Палеагура, израильтяне здесь быть не могут, здесь курдские горы, Ирак…» И вообще, свою первую встречу с израильтянами я мыслил себе более романтично. И обратился к командиру на чистом арабском:

— Во имя Аллаха милостивого и милосердного — хвала Аллаху! Да будет тебе приветствие Мухаммада, как и всему роду твоему.

Это витиеватое приветствие привело командира в восторг:

— Ты тоже из Бухары? Как зовут тебя?

— Исса! — ответил я. — Родился-то я в Бухаре, но род наш мы ведем из Мосула, это должно быть где-то отсюда поблизости…

— Вай-ле, больно уж непонятно! Давай-ка лучше перейдем на иврит, страшно по ивриту соскучился!

Я развел руками: иврит, дескать, не понимаю. И обвел рукой поверженных и храпящих.

— А кто эти люди?

— Мои зенитчики, люди шейха Барзани. Вы находитесь в зоне активных боевых действий, — и Бешар показал рукой впереди себя: — Но оттуда приходят евреи, я ради них, собственно, здесь и торчу. Приходят ко мне евреи и летят на родину — через Турцию, через Иран. — Он обнажил в улыбке молодые, крепкие зубы, в кроткой, еврейской улыбке, и добавил: — Не так все просто, конечно!

— А с нами что будет?! — воскликнула Мирьям.

Я каждое слово переводил нашим, они стояли рядом и задавали десятки вопросов.

«…Он ради нас тут живет?»

«…Его прислали специально для встречи с нами?»

«…Он знал, что мы вышли, он ждал нас?»

Десятки, короче, вопросов, и я переводил, мне тоже не терпелось узнать о странной миссии этого человека.

— Поживете, свыкнетесь, сколотится партия — тоже поедете, — отвечал он уклончиво.

Тогда я похлопал себя по бедру, по пергаменту.

— Видишь ли, что получается? Шли мы сюда по карте, она у нас верная! Карта нам говорит, что в этой местности обитают разбойники, а имя им гирде — дикие, зверонравные люди, живут исключительно грабежом…

Ну а теперь для вас, моя лань! Надеюсь, вы понимаете, что мои познания в курдском вопросе не были столь наивны, как я это говорил? Не мог же я взять и ляпнуть ему, кто я на самом деле.

Там, в медресе, все конфликты, все горячие точки в Азии, Африке и на Ближнем Востоке составляли первейший предмет нашего самого пристального внимания и изучения. Даже сейчас, в палате, судорожно карабкаясь в провалах своей памяти, я помню песню поэта аль-Джавахири — теоретика курдской революции, чью биографию мы учили. И эту песню учили, ставшую гимном восставших курдов, чья исступленная погоня за призраком собственного государства насчитывает много веков:

Вставай, кто проклят был, навстречу свисту пуль,

Тогда узнаешь о счастливой доле.

Или туда, где жизнь твоим глазам предстанет,

Как честь, которую отвоевали,

Или в могилу! — твой темный дом не лучше![72]

Такие песни нас вынуждали заучивать наизусть, ну а длительная, бессмысленная война курдов за свою независимость преподносилась нам как история борьбы коммунистической партии Курдистана, загнанной в глухое подполье. Еще мы учили, что курды населяют здесь несколько горных провинций, именуемых ливами, что политика багдадских властей по отношению к курдскому меньшинству — это туран, что означает: «Очистим страну от курдов, это наша религия!» Знал я и то, что курды сумели создать подобие регулярной армии, что ищут повсюду могущественных «покровителей». Тех, кому выгодно в этот район проникнуть… И вот, моя лань, я все это вычислил. С одним из таких «покровителей» я и трепался сейчас на чистом арабском.

Для начала Бешар нам запретил общаться между собой по-русски.

— Русскую речь здесь ненавидят! Ровно неделю назад, — стал он рассказывать, — по нижней дороге проследовал обоз грузовиков, набитых русским оружием. А пару дней назад в Равандузе, у нас буквально под носом, побывала группа русских офицеров под видом спортсменов-альпинистов, и тут же налеты бомбардировщиков участились и стали более точными. Пока они спят, — перешел Бешар на шепот и обвел рукой поверженных своих бойцов, — скажу вам больше: им показалось, что ваши мешки и тюки тоже доставили русские. Они мне божились, что этих носильщиков русских видели собственными глазами.