Десятый голод - [24]

«Погоди, Иешуа, ты хочешь сказать, что с Димой у нее совсем другое? С ним другая она, и к этой другой ты ревнуешь ее? Что Диму она бережет, и это есть их тайна, а ты не их вовсе масти, ты здесь чужак?»

«Да ничего я, Илана, не говорю, оставьте меня в покое! Давайте спускаться к двуглавой…»

…Возник вдруг удивительный ручеек из какой-то дымящейся жидкости, прозрачной, как спирт или едкая кислота, и побежал ручеек под ногами, а стены кругом вспотели и засочились. Но воздух оставался сух, наэлектризован: мы явно приближались к источнику света. Это пугающее нечто, от которого робела душа, с легкостью пронзало немыслимые геологические толщи.

Вскоре мы увидели наше имущество — в огромном зале с колоннами причудливых сталагмитов, на ровном и гладком месте. А это означало, что здесь мы и заночуем. Мощный сноп света, как из голубого юпитера, затоплял этот зал, выбиваясь откуда-то справа, из-за леса сталагмитовых колонн.

Моя тревожная лань, прежде чем продолжать дальше, напомню вам вот что: в юности я служил в ракетных частях, в армии (при случае расскажу подробнее). Так вот, угодил я однажды под луч радара, засекающего низколетящие цели, оказался поблизости от радара, когда тот был направлен параллельно земле… То же самое испытал я и здесь, в Фарфоровой пещере: будто мимо меня проносят жаровню с углями, а жар проникает через толстую куртку.

— Дима, здесь дикая радиация! — вскричал я, точно ошпаренный.

Он вытащил Гейгер и сунул его мне под нос. Потом, для пущей убедительности, — к моему уху: Гейгер был мертв!

— Он у тебя не испортился?

— Прибор в полном порядке! — сказал он с ленцой. Так обращалось со мной это ничтожество — небрежно… — Потом он добавил: — Пещера, я полагаю, состоит из пород, фильтрующих радиацию.

Следующая картина запечатлелась в моих зрачках на всю жизнь. Все мы смотрим в одну сторону, на грот, где явно скрывается нечто, и думаем одно и то же: «Это не просто свет, а что-то живое — живой свет!»

— Надо же поглядеть, что там в конце концов… — вызвалась Мирьям.

И смело туда идет! Эта доблестная бесовка огибает сталагмитовый лес, входит в грот и скрывается… И слышим оттуда вопль, будто пронзили ей сердце смертельным ударом.

Этот вопль бьется в моих ушах, раздирая душу, кишки. Я срываюсь с места и бегу, ничего не соображая. Из грота выходит Мирьям, на лице ее неописуемый ужас. Она не дает мне туда войти, раскинув руки, она даже ловит меня, вся обмякшая: «Не ходи, заклинаю! Не надо на это смотреть…» И падает на пол.

Рвущийся из грота свет — совсем неслепящий. Интуиция мне подсказывает, что в нем нет никакого зла, никакой опасности. И я туда прыгаю… Вдруг ощущаю встречный, необъяснимый толчок, который валит меня на пол. Я потираю ушибленный лоб, осознаю природу случившегося: натолкнулся и пробил головой завесу тончайшего хрусталя или слюды — идеально прозрачную. Ошеломленный, тупо смотрю на осколки. Я вздеваю глаза и вижу перед собой женщину, двуглавую и нагую. Во всех четырех глазах ее нет ни капли стыда, скорее легкое ко мне любопытство. Я начинаю тихонько пятиться, чувствуя, что рассудок мой помутился, и натыкаюсь спиной на наших. Щель тесная, узкая, но, несмотря на это, все здесь, умудрились втиснуться, не дышат, в полном оцепенении пялятся на молодую женщину — это двуглавое чудище…

Меня повлекло вперед, я шарю в воздухе протянутыми к ней пальцами, словно желая рассеять жуткое видение, но пальцы касаются чего-то твердого и холодного, и облегченная мысль — замурована! Как муравей, как янтарная мушка…

Трясу за плечи бесчувственную Мирьям, трясу, как куклу, и говорю ей слова, в которые сам не верю: «Она совсем не двуглавая, это оптический обман, игра света…» А рядом стоит ее принц и тоже пытается привести ее в чувство. Говорит, как обычно, что-то наукообразное: «Гигантская жеода, форма такая минерального агрегата — замкнутая плоскость… Очнись, Машенька, такое бывает!» Но Мирьям мотает головой, царапает горло скрюченными пальцами, пытается что-то сказать нам, икает и уползает прочь, припадая, как раздавленная кошка.

Нечто странное происходит и с ребе. Он начинает пластаться на скале, весь извивается, душа его словно рвется из тела, душе его тесно. Ребе щупает камни, ласкает их, начинает метаться и воздевать к небу руки: «Из глубины благословляю Тебя… Благословен Ты, Господи, сотворивший чудо сие в древние дни, давший дожить и просуществовать мне до этого дня!»

Фудым же от этой двуглавой и дивного света в кристалле обрел вдруг снова ясность мышления. Они были сродни, как я понимаю, — его Храм в голове и эта женщина времен царя Соломона. Старый Фудым выглядел абсолютно счастливым… Он задавал ребе вопросы: «Где именно в просторах Вселенной находится та планета, откуда извлек Асмодей это странное существо — поразить Соломона, зодчего Первого Иерусалимского храма? И почему пришелицу эту никто не вернул назад?»

Ребе стал помаленьку приходить в себя, он сиял и светился, будто помолодел, и делался все торжественнее, трепетнее. Он говорил Фудыму, что сейчас ответит, сейчас он ему ответит на все вопросы, и бормотал чуть слышно: «Совершенно прав был коллега, это действительно ересь, которая может разрушить рассудок». И вслух уже восхищался: «Вот что значит честь мундира и чистота ордена: не искал славы себе, а наложил на себя цензуру!»