Благодарю, за всё благодарю - [7]

Непрерывно – тонкая нить!

Вновь неизбежное встало и рдеет,

Не сорвется с уст моих стон.

Вот она в спутанном мраке алеет –

О надежда вечных времен!

«Ветер, ветер задувает свечи…»

Парки бабье лепетанье…

Жизни мышья беготня…

А. Пушкин

Ветер, ветер задувает свечи.

Черны, черны тени ближних чащ.

В закоулки, в душу глянул вечер.

Музыка иль муз далекий плач.

Траурный тяжелый полог

Проницает звезд бессильный свет.

С полированных старинных полок –

Тени тех, кого уж нет.

Входят сны и шепчутся чуть слышно,

По углам синеют и дрожат.

Явь их странна. Словно балку мыши,

Скорби сердце гложут… и шуршат.

Спи, далекая. Во сне мы всё простили.

Над тобой склоняюсь, как в бреду.

Завтра, завтра в светлый час бессилий

Встретимся, не вспомнишь… и уйду.

О душа, твои безумны речи.

Жизнь – неверная любимая жена.

Душно, душно, ветер тушит свечи,

Звезды… души… Тишина.

АДРИАТИЧЕСКИЙ ЦИКЛ (1925-1930)

ПЕПЕЛ

Как пепла горсть, чиста моя печаль,

Как пепла горсть, легка.

Тоске тщедушной более внимать

Я не хочу,

Ни воплям исступленным

Отчаянья,

Ни бледному похмелью

Сомнения.

Довольно. Претворилась –

И на протянутых моих ладонях

Жемчужный пепел

Вижу,

Пепел дымный.

О ветер подневольный,

Развей души моей свободный дар, –

И в чащах,

Осенних, легкошумных чащах,

И в поле чистом, и на кручах дымных

Восстанут призраки испепеленных лет,

Беспамятных летейских берегов,

И скрытные приснятся людям сны,

Печальные и легкие…

1930

ПОСЛЕ ГРОЗЫ В ДУБРОВНИКЕ

Гроза прошла. Лишь на море, вдали,

Еще вскипают горькие пучины

И брызжут пеной, сокрушить не в силах

Стен византийских серое кольцо.

И ветхий город на утесах черных

Всё так же дремлет и сквозь дрему слышит

Романских колоколен тихий звон.

Еще душа полна стенаний

Ветров грозящих и строптивых волн

И ужасом рокочущего грома;

Еще тревожны в ней воспоминанья

Всех опьянений, буйств и мятежей.

Там волны бились, и мрачилась твердь,

И черный смерч порывисто крутился,

Как дервиш исступленный, возомнивший

Небесное с земным соединить,

И бледный парус судорожно бился,

И кормчий гибнул…

Сквозь виноградный трепетный покров

Гляжу я вниз с террасы вознесенной

На зыбкий склон, оливами покрытый,

На облака, на горные вершины

Бесплодных гор, где лепятся лишь сосны,

Зеленые и рыжие, как косы

Наяд приморья и нагорных вил.

Гляжу вокруг, и сердце бьется ровно.

Святить тишь; уединенье – благо.

Да, миновали ярости стихии,

И радость уцелевших совершенней.

Он устоял, мой стройный кипарис,

Убогого жилища сторож верный,

Окрест всех выше, и стоит омытый,

В лазури просветленной торжествуя,

Лишь содрогается от капель тяжких

Иль дуновенья стихнувших ветров.

Так суждено. И радостно мне думать,

Что я один стою пред бесконечным,

Где возрасти мне рок определил,

Как этот кипарис, и содрогаюсь

От трепета смирившейся стихии

Иль шелеста и шепота подземных

Ключей и душ, со мною сопряженных,

И молча жду губительных перунов,

Чтоб молнией оделся пленный дух,

И в преисподнюю огнем проникнул,

И снова вспыхнул беззакатным Солнцем.

1928

ВЕЕР

Я давно не ведаю услады.

Дни изгнанья, чем вас помянуть?

Повторяю песенные лады,

Позабыв мой безотрадный путь.

Утихает ветер из Сахары,

На зубах еще хрустит песок.

Сонный город, призрачный и старый,

Забывает пламенный Восток.

Всё синей лазурный сон Ядрана,

Безнадежней кручи голых гор,

И душа раскрылась, словно рана,

И туманней утомленный взор.

– Я с моей тоской одна на свете.

– О душа, не сетуй, не спеши:

Видишь веер, бабушек наследье,

Из саратовской глуши?

Век прошел, как, баловень чембарский,

В Персию богатую влеком

Службою или хандрою барской,

Прадед мой покинул мирный дом.

И в сапфирных небесах высоко

Запылал над ним златой Коран, –

Он узнал томления Востока,

Жар и негу осиянных стран,

И тоску, и трепет караванов,

И базаров суету и лень,

И тихоглаголющих фонтанов

Влажную и радужную сень…

В темной лавке, где так звонки плиты,

Где тревожный мускус и сандал,

Сто туманов важному шииту,

Верно, он за этот веер дал,

Чтоб среди сугробов и метелей

Колыхались пальмы и цветы,

За муслиновой дымкой пестрели

Солнцем упоенные сады.

Кто поймет наследье родовое?

Принимаю каждый малый дар.

В каждой капле зелье роковое,

В каждой искре буйствует пожар.

Может быть, душа и не слыхала

То, чего нельзя вовек забыть.

Веет, веет хладом опахало –

Иль не петь, не чувствовать, не быть.

1929

ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЕ

Крик внезапный петухов

Нарушает мир окрестный.

Там, средь сонных облаков,

Медный шар несется в бездны.

Всё грозней глубокий гул,

Дольный ропот, горный гомон.

Кто-то молнией хлестнул

И швырнул с разбега громом.

И разнузданный тиран

Потрясает основанья,

Возмущает океан,

Громоздит на зданья зданья.

Расседаются дома,

Ударяют оземь крыши.

Расползлися закрома,

Сторожа бегут и мыши.

Нищий с алчною сумой

И банкир скоробогатый

Сочетают смертный вой,

Смертным ужасом объяты.

Очистительный обряд

Ты ли вновь свершаешь, Майя,

Подвенечный свой наряд

В буйной страсти раздирая?

Июнь 1927, Дубровник

ДАЛМАТИНСКАЯ ЭЛЕГИЯ

Непобедимая Армада облаков

Плывет торжественно над Адрией ночною,

Над безнадежностью безлюдных островов,

Над этой жесткою и голою скалою.

Пусть легендарных звезд давно угасший свет,

Мерцая, серебрит гордыню смутных палуб, –

Я утерял давно надежды первых лет,

И сердцу скорбному не надо вещих жалоб.

К чему стремишься ты, строптивая душа?