Благодарю, за всё благодарю - [6]

1923

ПРИСНОДЕВА

Вдали смолкают пушек жерла.

Ты снизошла в усталый ад.

Ты над безумием простерла

Свой тиховейный синий плат.

И вот над бездной трехаршинной,

Друзей пожравшей и врагов,

Над безысходностью звериной –

Звездисто-огненный Покров.

И в синеве твоей просторной

Яснеют храмы и дворцы,

И по дороге вечно торной

Идут седые чернецы.

1924

МОЛЛЮСКИ

И в этих массах скользких, еле связных,

Скользят сознанья сны.

Средь водорослей, мхов разнообразных,

В мерцаньях глубины…

Мы ближние, мы крайние ступени,

Сужденные земным.

И ведомо ль, какие сходят тени,

Скользят по ним?

И сможем ли, нарушив тяготенье,

Отторгнув цепь существ,

Сами собой в сияньи отрешенья

Восстать над сном веществ?

1925

СВЕРШЕНИЕ

В одиночестве новых Египтов,

В странной сутолке чисел и масс,

Позабытых пророческих скриптов

Всё мне слышится вещий глас.

Апокалипсис – темная книга –

Приоткрылась из-за афиш,

Всё мне видятся крест, и вериги,

И святые из призрачных ниш.

Будет час – о, я знаю, знаю:

Различая Радость и персть,

Как невесту, я жизнь повстречаю,

Как жену, я узнаю смерть.

Только в грохоте автомобилей

Оправдание я ли найду?

Вижу – кары от скуки и пыли,

Братья, братья бредут в бреду.

Будет час. Всё померкнет. Странно

Кто-то вздрогнет и вскрикнет вдруг.

И охватит душу нежданно

Непосильный цепкий испуг.

Кто-то будет кричать о Боге,

Кто-то будет рычать, как зверь,

Перекрестятся все дороги,

Распахнется последняя дверь.

И в кафе, где кричат прейскуранты

О забвении кратких минут,

Зарыдают модные франты

И впервые к Творцу воззовут.

Все наречия смолкнут мгновенно,

Только шелест миллионов губ;

Лишь горят и гремят над вселенной

Миллионы ангельских труб.

Над голодными злыми полями,

Над простором, где ужас поник,

Над безумными городами

Воссияет Единый Лик

Только те, для кого осиянно

Вечной Радостью всё Бытие,

Будут снова взывать: «Осанна.

Да приидет Царствие Твое!»

КАПИТАН НЕМО

Юрию Бек-Софиеву

И небо, небо вечно немо.

Вверху, внизу, вокруг – вода.

Я, капитан подводный Немо,

Жду гибели всегда, всегда.

И кто мои расторгнет узы?

В подводной лодке я один.

За люком чудятся медузы,

Струятся чудища глубин.

Колышется сырая глыба,

Меняя зыбкие черты,

И феерические рыбы

Глядят, разинув жадно рты.

Пусть цели нет. Лишь колыханье

Свободно избранных путей

При электрическом сияньи

Мной сотворенных в бездне дней.

Куда, куда теперь направит

Свобода вольное весло?

Квадраты стен и духа давит

Законных атмосфер число.

Там, на поверхности, цветенье

Лимонных рощ и женских ртов

И жизни смутное движенье

Пустыни людных городов.

Но я, безумный навигатор,

Презрев людей и небосвод,

Сломал в гордыне регулятор,

Влекущий на поверхность вод.

И дни мелькают, словно рыбы, –

Один, одни в моем гробу,

Иные чудища и глыбы

Скользят, гнетут припав ко лбу.

Любезный ужас зреет в мраке.

Я знаю – в безднах глубины

Меня охватит скользкий кракен,

Кошмар, мои томивший сны.

И затрещат обшивки лодки

Под студенистым колпаком,

И смерти страх застынет в глотке

Кроваво-матовым комком.

Погаснет лампы свет искусный,

Замрет бесцельный стук машин,

И поцелуй приникнет гнусный

Присосков чудища глубин.

Борьба бесцельна. Словно туша,

Паду в бессилии, немой.

И смерть текучая задушит

Последней душною волной.

Но нет! Одна надежда бьется:

Сквозь толщу многоверстных вод

Бессмертно-Некое прорвется

Туда, где вечен небосвод.

«Взволнованной души сыздетства вечный лекарь…»

Е.В. Аничкову

Взволнованной души сыздетства вечный лекарь,

Кто тень твою с моей в веках навек связал?

Мне помнится, что я в Михайловском бывал,

Как Дельвиг некогда и славный Кюхельбекер…

И пляшет пламя вновь. И плачет за окном

Борей осенних нив. Что ж, скоро снег и сани, –

Вот кружки пенятся весельем и вином,

Но сказку про Балду нам не доскажет няня.

С улыбкой верно ждешь: восторженный пиит

Громокипящие стихи возопиит.

Вот музы нежные склоняются. И странно

Поникла младшая, стыдясь сестры большой.

Замолк. Ответа жду. И крепнет голос твой,

И полны сумерки виденьями романа.

1924, Татьянин день

ЭЛЕГИЯ

Эрато нежная, в кругу твоих сестер,

Не внемля им, ловил твой грустный лепет.

Полуопущенный любил невнятный взор

И сердца жаркого чуть ощутимый трепет.

Средь поздних цветников не раз тебя встречал

С улыбкою и скрытной, и томящей.

И лира плакала, и голос твой звучал,

К Нетленной Радости сквозь скорби уводящий.

Слезу твою мешала ты с моей,

От всех сокрыв фатой твоей печали,

Уста бескровные средь дедовских аллей

От ранних лет томили и ласкали.

Я не делил вакхических забав,

Восторгам их и тайнам безучастный,

Меня манил в святую сень дубрав

Далекий голос, девственный и страстный.

Томлением твоим теснилась грудь моя.

Невыразимые внимал душой сказанья

И несказанное пленял невольно я

В преобразах и мерных сочетаньях.

Август 1923

ТЕЗЕЙ

Зелень святая вечного лавра

Увенчает кудри мои.

Я победил и поверг Минотавра,

Вековечный ужас земли.

Пламенный воздух глотая жадно,

Извиваясь, он жаждал ожить.

Кончено. Где же твоя, Ариадна,

Путеводная тонкая нить?

Сколько погибло в бесцельном круженье!

Лабиринта немые рты

Их поглотили. В неравном боренье

Необорна мощь пустоты.

Кости хрустят под усталой стопою.

О, истлеет ли вечный мой лик?

Здесь умирал, поглощенный тьмою,

Их усталый слабеющий крик

Словно врата – незаметная дверца;

Осиянно, радостно жить.

Пал Минотавр. И от сердца к сердцу