Богуслав Дух
ЧИСТЫЙ
Дыхание бесклассового общества
Праздничный огромный леденец
тающий на солнце. Воскресенье
в деревне по щиколотку в бульоне.
Сенсация для идущих из костела девок.
Эпоха кожаных курток, «полонезов»
и статей о реинкарнации в «Пшиячулке».
Не видел, но знаю…
15.02.92
(bruLion, № 4/93, цена 39 000 зл)
Польская хонтология началась с магического заклятия, которое звучало так: ПАНРАМАО. Мне о нем сказала одна из сокурсниц, делясь – во время студенческих выездных исследований – детским воспоминанием о страхе перед заставкой вечерней «Панорамы», справиться с которым можно было только колдовством: перестановкой букв в названии программы. От нескольких человек я слышала о продолжавшейся долгое время боязни атомного катаклизма, возросшей в результате аварии в Чернобыле, протестах против строительства АЭС в Жарновце, слухах о таинственных арсеналах СССР. Кто-то пытался привыкнуть к зловещей фигуре генерала Ярузельского. Когда тот появлялся на экране телевизора, испуганный ребенок повторял: «Это пан Мышь».
Таких случаев было гораздо больше, они крутились в моей голове. Я осознала, что воспоминания восьмидесятых – девяностых годов путанны. Такова их природа, склонная к обманам и ошибкам, – но почему в памяти поколений столько ужаса перед техникой? Не потому ли, что наши воспоминания полны «призраков», остаточных изображений, раздвоений, как во взрывоопасном телевизоре «Рубин»?
В это время я узнала о хонтологии – философской концепции, которую охотно применяли к различным явлениям культуры. Само понятие весьма серьезного происхождения, оно выводится из работ Жака Деррида, который писал о современности, «одержимой» историей. Хонтология – это еще и термин, который в то же время начал появляться в разных закоулках рефлексии по поводу культуры, повсюду, где проявлялись какие-либо изломы памяти, неосуществление будущего, слабо различимые призраки и видения. Его использовал один из моих любимых теоретиков, Марк Фишер, а склонный систематизировать новые жанры музыки Саймон Рейнольдс (который в конечном счете напишет целую книгу о вечном возвращении ретростилистики) связал идею хонтологии с музыкой таких исполнителей, как Boards of Canada, Broadcast, или авторов британского рекорд-лейбла Ghost Box. Последние сделались синонимом целого направления – с конвертами пластинок, стилизованными под обложки книг издательства Penguin, отсылающими к британским фантастическим сериалам для детей и фильмам, которые предупреждали об опасностях у воды или на дороге; чарующим эзотеричным фольклором, существующим в Великобритании с шестидесятых годов, – они ловко подхватывали то, что появлялось на стыке страха и идиллии, в условиях государства-опекуна и холодной войны.
Разумеется, пристыковка философского багажа к эфемерному жанру музыки моментально порождала обязанности, придавала веса и несколько затрудняла выяснение того, о чем, собственно, идет речь. Только позже в одном из интервью Джулиан Хаус признал, что ключ к хонтологии – это нечеткая, призрачная, мутировавшая память, деформированная давлением наложенных на нее слоев информации. То есть слегка как ПАНРАМАО. Другой интересный автор, Адам Харпер, объясняет весь феномен с помощью убедительного примера. Вот идилличная почтовая открытка, на которой в траве и одуванчиках играют мальчик и ежик. Картинка мгновенно вызывает улыбку, но контекст запускает машинерию призраков: открытка родом из ГДР (прелестная картинка из деспотичной страны!), напечатанная в 1989 году, то есть накануне уничтожения той действительности, которая ее породила. Это открытка из умирающей утопии, воплощенной в характерной насыщенной колористике ORWOCOLOR. Когда-то, описывая это явление, я стала вслух размышлять, как бы это выглядело на польской почве. Отрывки воспоминаний вылетали, как клубы пыли из старой портьеры, прикрывающей вход в магазин WPHW.
