Бессмертный корабль - [6]

Дмитриев шумно отвинчивает барашки иллюминатора.

Поток свежего воздуха врывается в затхлую духоту помещения.

Нарастают призывные возгласы:

— Солдаты с нами, а вы, матросы?

— Ура авроровцам! — раздается у борта.

— Ура! — что есть мочи кричит Дмитриев и, охнув от нестерпимой боли в спине, мгновенно оборачивается.

Боцманмат, ругаясь, тычет серебряной — за выслугу — дудкой в зубы матросу и, оттолкнув его, захлопывает иллюминатор.

— Ты что? В карцер!..

Не докончив, получив увесистый удар кулаком, он тяжело садится на табурет у ванной.

Матрос смаху нахлобучивает на голову боцманмату ведро с едким раствором каустика.

— Вот тебе сдача, Иуда!

Он выдирает из кобуры Серова револьвер и, хлопнув дверью, выскакивает в коридор.

Отовсюду бегут моряки. Эхо неумолчно повторяет в длинных коридорах:

— Уррраааа!..

У порога кают-компании путь Дмитриеву преграждает визжащий старший офицер. Судорожно цепляясь за дверь, Огранович пытается вырваться из рук вестового Векшина и машинного содержателя Фотеева.

— Ишь, боров! Себя жалеешь, а кто в Осипенко стрелял? — сурово спрашивает матрос. — Отойдите, ребята, чтобы ненароком не задело.

Он целится в Ограновича.

— Не трожь! — кричит Векшин. — Не марай палубу! На лед вытащим!

— Это правильно, только не упустите! — предостерегает Дмитриев и, стиснув рукоятку револьвера, торопится на верхнюю палубу.

Там уже вся команда. Оба мостика переполнены матросами. Пулеметы захвачены в тот момент, когда кондукторы повернули их к причалу, чтобы открыть огонь по рабочим и солдатам Кексгольмского полка. Застигнутые врасплох за утренним чаем, офицеры выведены из кают-компании на кормовую палубу. Обезоруженный караул семеновцев окружен машинистами. Моряки стыдят солдат.

— Посторонись, братва! — предупреждает Лукичев.

Из кормового тамбура выбегает разъяренный Никольский.

Лукичев, изловчась, вышибает из его руки браунинг.

— Отвоевали, ваше благородие! — язвит Бабин, подхватывая револьвер. — Покомандовали, слазьте.

Никольский ошалело крутит головой.

Несколько рук тянутся к его погонам.

— Не сметь! — Он трясется от ярости. — Матросы, приказываю разойтись! Не позорьте флот!

— Молчи! — гневно отвечает Липатов. — Не мы, а вот такие, как ты, опозорили флот еще у Цусимы!

Брагин, ухватив Никольского за плечи, срывает с него погоны:

— Иди!

Никольский упирается. Моряки выталкивают его на трап.

Вестовой и машинный содержатель выволакивают на палубу Ограновича.

Старший офицер хрипло молит о пощаде.

— Ты нас щадил? — наклоняется к нему Дмитриев. — Ты помиловал Осипенко? Становись к расчету!

Он приподнимает Ограновича за шиворот и стаскивает с корабля на лед.

Подряд раскатываются два выстрела.

— Товарищи! — обращается к морякам седоусый токарь, председатель забастовочного комитета Франко-Русского завода. — В сарае за механическим цехом спрятаны автомобили. Директорские. Нам бы парочку пулеметов приспособить на них. Всем народом просим: подзаймите, пока с городовыми и жандармами управимся. Позасели, подлецы, на чердаках возле Сенной и не дают ни проезду, ни проходу людям.

— Выводи автомобили, отец! Вместе поплывем. Одна дорога у нас, — под одобрение всех моряков говорит Белышев. — Пускай знают господа, с кем мы, пускай запомнят «Аврору»!

Липатов снимает с древка, взятого у сторожа, лоскут кумача и крепчайшим морским узлом привязывает его к фалам[13] грот-мачты[14].

Моряки, рабочие и солдаты-кексгольмцы дружно берутся за фалы.

Спустя минуту красный флаг революции победно реет над крейсером «Аврора».

* * *

Это произошло на рассвете 26 февраля 1917 года, в канун памятного дня, когда русский народ навеки покончил с царским самодержавием.

Впереди был еще долгий путь к социалистической революции.

Разговор в Смольном

— Есть! —

повернулся

и скрылся скоро,

и только

на ленте

у флотского

под лампой

блеснуло:

— Аврора.

В. Маяковский

Миновало семь месяцев с лишним, а перемен к лучшему нет. Конец октября, но положение народа не легче, чем перед февральской революцией. Война, затеянная помещиками и капиталистами при царе, продолжается и при Временном правительстве Керенского. Она пожирает все. Даже в Петрограде, тогдашней столице России, иссякли запасы хлеба. Тысячи голодных детей и женщин днем и ночью ждут в очередях, когда раскроются двери булочных и посчастливится получить нищенский паек: на душу четверть фунта липкого, как замазка, хлеба.

Нет мочи терпеть дольше.

— Сынки! Матросы! — зовут из очереди у хлебной лавки на Суворовском проспекте, неподалеку от Смольного.

Два моряка, идущие в ногу возле панели, замедляют шаг. Отсвечивают под дождем стволы винтовок. Набухли от сырости бушлаты, обвешанные патронташами. На мокрых бескозырках желтеет известное всему Петрограду название корабля: «Аврора».

Из очереди устремляется к морякам изможденная женщина.

— Что скажете, мамаша? — добродушно спрашивает один из них.

Женщина всхлипывает. Капли дождя, как слезы, ползут по ее щекам.

— Третьи сутки без хлеба... Помрут с голоду ребятки мои... Когда же конец мукам нашим? — Рыдающим голосом она выкрикивает: — Скоро ль за глотку возьмете буржуев и спекулянтов?