Бессмертный корабль - [5]

— Разойтись! — приказал Огранович.

— Взять койки! — заорали боцманматы.

Под прицелом пулеметов моряки возвратились в жилые палубы. Лязгнули закрываемые наглухо снаружи двери. У пулеметов на мостиках стали самые надежные из кондукторов.

День был завершен. Впервые за всю историю крейсера «Аврора» традиционная вечерняя молитва не состоялась.

Настала ночь, полная неизвестности и сомнений, нависла гнетущая тишина в кубриках.

Никто не смыкает глаз. Все думают об одном: неужели прав Брагин, суля расправу и гибель вместо счастья и радости?..

— Не хорони прежде срока! — вскипает Хаберев, зло уставясь на Брагина. — Давеча строевые, возвратясь из экипажа, что передавали? Весь Питер бастует. Никому за господскую войну мучиться неохота! Царю полный расчет подходит, а ты что нам пророчишь?.. Лукичев в аккурат приметил: меж двух огней господа. Мы отсюда их пуганем, а рабочий класс — с берегу!

— Пуганешь, когда они пулеметы расставили против тамбуров! — уныло огрызается Брагин. — Сунься!

— И сунемся, дай опомниться, — отвечает Бабин. — Думаешь, разок промахнулись, так пары спустим? Нам сейчас высокое давление полагается держать. Подшуруй, Матвей, гони до марки!

Белышев отчеканивает:

— Отступать некуда. Сами знаете, что в цехах говорено: ждут нашей поддержки рабочие. Им без нас и нам без них — не выстоять. Сломит командир с жандармами заводских, за «Аврору» примется. За вчерашнее, за то, что нагнали страху на их благородия, не помилуют нас Никольский с Ограновичем. Кого миловали господа, когда верх брали? Мало матросов на морском дне лежит, на Лисьем Носу? Мало наших товарищей в каторгу сослано, в тюрьмах сгинуло? Что же, и нам в петлю влезать, дожидаясь, покуда веревку намылят?.. Брагин, скажи, что выбираешь: пулеметы иль петлю?

— Смерть едина.

— Брешешь! — возражает Белышев. — Накинут на шею, вздернут — из петли не выскочишь, а пулеметами завладеть можно. Нынче же, сообща, всей командой.

Машинисты, оживляясь, поддакивают.

За ночь решение принято: при первой возможности захватить пулеметы.

То же самое происходит в других кубриках.

Изнывая от неизвестности и нетерпения, на крейсере ждут сигнала горниста, который возвестит побудку. Никому не до сна. Нет покоя мыслям. А время, как нарочно, будто остановилось. Будто всей жизни не хватит, чтобы дождаться рассвета.

* * *

Мучительно долог последний час...

Горнист начинает играть сигнал побудки, когда предрассветная мгла еще чернеет в иллюминаторах.

— На молитву! — скликают, распахнув двери, унтера и боцманматы.

День начат. Сквозь строй вооруженных кондукторов, расставленных в коридорах, пятьсот шестьдесят семь человек, составляющие экипаж крейсера, друг за другом переступают порог церковной палубы.

Топоча сапогами, из-за ширмы походного алтаря выбирается поп. Его бегающий взгляд обращен то к цепи кондукторов позади матросов, то к двери, откуда с минуты на минуту должны показаться командир и старший офицер.

Один за другим протискиваются сквозь ряды механики, мичманы, лейтенанты. Каждый из них держится настороже.

— Раздайсь! — вполголоса гудит старший боцман.

Моряки расступаются.

Быстрым шагом идут на свои места Никольский и Огранович.

Командир на ходу кивает Покровскому.

Торопливое бормотанье попа едва слышно в духоте церковной палубы. Острый запах пота перешибает сладковатый запах ладана и аромат дорогих духов старшего лейтенанта Эриксона.

Покровский скороговоркой бормочет слова молитвы и внезапно, как бы запамятовав, запинается.

Лукичев подмигивает Белышеву на командира.

Шека Никольского дергается.

Руки офицеров тянутся к расстегнутым кобурам.

Огранович, поведя плечом, косится на команду.

Матросы неподвижны.

Понукаемый злым взором командира, Покровский с опаской выдавливает слова, которые должны были вчера вечером послужить сигналом к восстанию:

— ...И благо-слови до-сто-яние свое...

Наспех дочитав молитву, он прячется за ширму алтаря.

Глядя поверх матросских голов, Никольский объявляет:

— Всей команде, хотя сегодня и не суббота, мыть краску! Я вас отучу бунтовать!..

Оборвав, он уходит.

Старший офицер подает знак унтерам и боцманматам.

Те разводят моряков по отсекам.

Последним шагает отделение боцманмата Серова. Ему доверены коридоры офицерских помещений и кают-компания.

— Понимать должны, что́ есть бунт в военное время. За такие дела вашего брата брезентом накрывают и в расход списывают, — запугивает Серов. — Назови, ребята, зачинщиков. Доложу его благородию, вам и выйдет полное прощение.

Матросы помалкивают, прислушиваясь к раздраженному взвизгиванию Ограновича, которое доносится из кают-компании.

Боцманмат поспешно притворяет дверь.

— Старшо́й попа ругает за молитву, — шепчет, пробегая мимо строевых, вестовой Векшин.

— Дмитриев! — окликает боцманмат, заметив улыбку на лице одного из матросов. — Чего скалинься? Марш мыть ванную! Там посмеешься!..

Матрос берет ведро с каустиком и направляется в офицерскую ванную.

В ней нет никого.

Он заглядывает в бортовой иллюминатор и прилипает к нему.

Сумеречное утро еще борется с ночью. Черным провалом зияют за площадкой заводского двора настежь раскрытые ворота. От них движутся к причалу толпы людей. С каждым мгновением они приближаются к «Авроре». Поддевки рабочих перемешались с шинелями солдат Кексгольмского полка. Впереди, неся красный флаг, семенит старый сторож Игнатыч.