Бессмертный корабль - [3]

Отказывая матросам крейсера в праве на человеческое достоинство, Никольский не намерен считаться и с настроением команды. По его распоряжению, солдаты приводят на корабль людей, арестованных у проходной будки, и сдают их боцманмату Серову.

Боцманмат вталкивает рабочих в карцер, но не успевает сделать это незаметно для моряков.

Гремит засов, и, точно колокол громкого боя, кубрики облетает негодующий голос матроса Осипенко:

— «Аврору» превращают в пловучую тюрьму!

Серов цыкает на матроса и вдруг видит перед собой множество зажженных возмущением глаз. Побелев, он мчится в каюту Ограновича, провожаемый яростными выкриками:

— Доносчик!

— Корабль — не тюрьма! Не бывать этому!

— Мы матросы, а не тюремщики!

— Не отпу́стите — сами освободим!

Расходясь по кубрикам, моряки впервые без опаски, во всеуслышание припоминают многое, что накопила память за годы их службы в царском флоте. Разве можно забыть увечье машиниста Попова, которого избил унтер Пищальников, или историю кочегара Орловского! От удара в ухо у машиниста лопнула барабанная перепонка, а унтер отделался тем, что в течение пяти месяцев получал пониженное жалованье. Фельдфебель Тебеньков зверски избил кочегара, но покровительствовавший Тебенькову старший офицер Огранович сумел обернуть дело так, что Орловский был отдан под суд и приговорен к году тюрьмы... за «избиение» фельдфебеля!

Искать защиты у командира и старшего офицера нечего. Они оба подают пример унтерам.

Чаша терпения переполнена. Чье лицо не горит от пощечин, от горькой обиды за гнусные унижения, изобретаемые Ограновичем и его подручными! Длинен матросский счет. Время умножает его.

Шумят кубрики:

— Белышев! Где Белышев?..

С площадки средней палубы не сходит, а скатывается в машинное отделение корабельный плотник Тимофей Липатов.

Его обступают машинисты:

— Что стряслось, браток?

Липатов рассказывает о событиях наверху.

Вспыльчивый южанин Минаков изо всех сил швыряет напильник в стену:

— Хватит!

Чья-то пахнущая металлом и смазкой ладонь зажимает рот машинисту.

— Не кипятись! — отведя руку, мягко урезонивает Минакова сухощавый, совсем молодой человек, небольшого роста, в синей робе[7] и надвинутой на большие уши фуражке. — Только охрипнешь без толку.

Минаков дрожит от возбуждения.

— Белышев! Шура! — почти стонет он. — До каких пор терпеть? Что задумали господа?!

— А мы свое задумаем, — холодно отвечает Белышев.

Машинисты вплотную придвигаются к нему:

— Скажи, Шура, что делать?

Они ждут, готовые на все, не сводя взгляда с человека, признанного вожаком машинной команды, — друзья, товарищи, люди разных ремесел, но одного класса, пролетарии, которым нечего терять, кроме цепей.

Еще три года назад сошлись дороги и завязалась в прочный морской узел дружба токаря текстильной фабрики в Нерехте Белышева, уральского шахтера Неволина, одесского судоремонтника Минакова, слесаря Краснова из Вязников, питерских, московских, ивановских мастеровых — Лукичева, Бабина, Хаберева, Белова, Старинова и Фотеева, мобилизованных во флот перед войной. Они принесли с собой в кубрики, на дно трюмов машинного и котельного отделений ненависть к грабительской войне, затеянной капиталистами и помещиками, к полицейскому произволу и мордобою, узаконенным в царском флоте. И моряки ревниво оберегают своих вожаков от шпионов старшего офицера.

В списке политически неблагонадежных авроровцев не значатся два человека: среди строевых на верхней палубе плотницких дел мастер, коренастый тамбовец Тимофей Липатов, а внизу, в душных коробках машин и кочегарок, — потомственный токарь Александр Белышев.

— Костя, — обращается Белышев к трюмному машинисту Старинову, — сбегай за Ивановым. — Вынув из кармана свечу, он зажигает ее. — Айда в тоннель, товарищи! На виду толковать негоже. Ты, Алексей, — наказывает он Минакову, — присмотри за трапом. Чуть что — кликнешь.

Машинисты и Липатов гуськом ныряют в коридор гребного вала. Едва тоннель поглощает их, в машинное отделение вбегают запыхавшиеся Старинов и электрик Иванов.

Минаков машет на дверь тоннеля. Электрик, удивляясь, лезет туда вслед за Стариновым. Тоннель тесен. Потрескивая, чадит свеча. Тени пляшут на влажных стенках. Машинисты сидят на корточках у гребного вала.

— Протестовать на словах — попусту яриться, — убеждает Белышев. — Добром арестованных не отпустят. Что скажешь, Тимофей?

Липатов немногословен:

— За кубрики строевых ручаюсь. Кипят люди. Серов намедни опять человека избил в кровь. Сигнальщика Ведякина. Невтерпеж!

Белышев оборачивается к электрику:

— Помнишь, о чем была речь в механическом цеху? Не передумал? Берешься?

Иванов согласно кивает.

— Толковали мы вот о чем, — разъясняет Белышев другим: — на вечерней молитве, как пожалуют в церковную палубу командир с прочими, после слов: «...И благослови достояние твое» — первым делом перерезать провода и впотьмах разделаться с их благородиями. Подходяще?

Машинисты и Липатов одобряют.

— Пощады не давать ни самодуру Никольскому, ни живоглоту Ограновичу. Управимся с ними и освободим заводских.

— А потом?

— Полундра![8] — гулким шопотом предупреждает Минаков.