Бегуны - [39]

Разумеется, здесь были не только препараты в банках. Попадались также ящики с неподписанными фрагментами костей, почечными камнями, какими-то окаменелостями обнаружили Блау с господином Кампа и мумифицированного броненосца, и других животных в очень плохом состоянии. А также маленькую коллекцию головок маори, маски из человеческой кожи — две, самые жуткие, тоже окончили свои дни в крематории.

Были найдены и подлинные раритеты. Например, четыре экспоната из разрозненной и частично затерявшейся знаменитой коллекции Рюйша[55] рубежа XVII–XVIII веков. Увы, один из них — Acardius hemisomus[56], сегодня украсивший бы любую тератологическую коллекцию, — пришлось (из-за трещины в стеклянной банке) отправить в крематорий: спасти его не удалось. Комиссия при виде уже начавшего разлагаться препарата задумалась, однако, не следует ли в подобном случае устроить своего рода похороны.

Последнее открытие Блау очень обрадовало, поскольку позволило произвести тщательный анализ знаменитого liquor balsamicus — состава для бальзамирования — Фридерика Рюйша, нидерландского анатома конца XVII века. По тем временам жидкость давала прекрасные результаты — сохраняла естественный цвет препарата, не приводя к его разбуханию, в отличие от большинства консервирующих жидкостей эпохи Рюйша. Блау обнаружил, что в состав liquor balsamicus, помимо нантского бренди и черного перца, входила также вытяжка из корня имбиря. Доктор написал статью, включившись, таким образом, в давнюю дискуссию о происхождении этой воды из реки Стикс, погружение в которую должно было обеспечить бессмертие хотя бы телу. С тех пор господин Кампа называл их подземную коллекцию пикулями.

Они с господином Кампа (именно он принес однажды утром этот экземпляр) обнаружили нечто поразительное — Блау потом возился несколько месяцев, стремясь во всех деталях разобраться в составе и действии консервирующей жидкости. Это была мужская рука, крепкая (бицепс — 54 сантиметра в охвате), длиной 47 сантиметра, аккуратно отсеченная от тела, явно с целью показать татуировку — разноцветного, виртуозно нарисованного кита, который выныривал из морской пучины (белые гребешки волн были выписаны по-барочному тщательно и красочно) и пускал к небесам фонтан. Рисунок был выполнен превосходно, особенно небо, которое с внешней стороны руки казалось ярко голубым, а чем ближе к подмышке, тем более темным. Эту игру красок прозрачная жидкость прекрасно сохранила.

Этикетка на препарате отсутствовала. Банка напоминала те, что изготовляли в Нидерландах в XVII веке, то есть имела цилиндрическую форму: стеклянные параллелепипеды в то время делать еще не умели. Препарат, прикрепленный к сланцевой крышке конским волосом, казалось, парил в жидкости. Но более всего поражала как раз сама жидкость… Это был уже не спирт, хотя поначалу Блау полагал, что имеет дело с препаратом, изготовленным в Нидерландах в начале XVII века. Анатом использовал смесь воды и формалина с небольшим количеством глицерина. Состав можно назвать весьма современным — он близок используемой в наши дни смеси «Kaeserling III». Сосуд уже не требовалось герметически закупоривать, поскольку такая смесь, в отличие от спирта, не испарялась. На воске, слегка герметизирующем крышку, Блау обнаружил отпечаток папиллярных линий и очень растрогался. Он представил себе человека, коллегу, которому принадлежали эти тоненькие волнообразные полоски — естественная печать в виде лабиринта.

Об этой руке и этом рисунке Блау заботился, можно сказать, любовно. Он не стал выяснять, кому принадлежала рука с татуировкой и кто отправил ее в путешествие по реке времени.

Пережили они с господином Кампа и мгновения ужаса — о чем Блау потом рассказывал одной первокурснице удовлетворенно отметив, что глаза у удивленной девушки раскрываются все шире, а зрачки становятся матово-черными — согласно социобиологии, признак эротического интереса.

В одном из коридоров-тупиков они обнаружили деревянные ящики с чучелами-мумиями, очень плохо сохранившимися. Кожа совершено почернела, высохла, потрескалась, из надорванных швов сыпалась морская трава. Тела скорчились, ссохлись, кружева и воротники некогда наверняка богатых и красочных одежд теперь приобрели одинаковый пыльный цвет. Украшения, фижмы и оборочки разлохматились, превратились в клубок полуистлевшей ткани, из которой кое-где торчала какая-нибудь жемчужная пуговица. Из растянутых, раскрывшихся при высыхании ртов лезли сухие водоросли.

Блау с господином Кампа нашли две такие мумии — небольшие фигурки, на вид детские, однако после тщательного осмотра Блау понял, что это чучела — слава богу — шимпанзе, очень плохо, совершенно непрофессионально препарированные, в XVIII и XIX веке такие можно было купить повсеместно. Впрочем, торговали тогда и человеческими мумиями и даже собирали из них довольно обширные коллекции. Как правило, человек пытался сохранить удивительное, уникальное: людей других рас, людей с явными уродствами, больных.

— Изготовление чучела — простейший способ консервации тела, — витийствовал Блау, демонстрируя временную подземную экспозицию двум очередным студенткам, которые — к неудовольствию господина Кампа — с энтузиазмом приняли приглашение. Блау рассчитывал, что по крайней мере одна из девушек согласится затем выпить с ним бокал вина и в его коллекции появится новая фотография. — От тела остается, в сущности, только кожа, — продолжал он. — Это всего лишь его частичка, оболочка, натянутая на куклу из сена. Мумия — весьма несовершенный метод консервации тела. Это не более чем создание видимости. По сути, просто фокус. Цирковой трюк, обман — ведь сохранена лишь форма тела и его внешнее покрытие. На самом деле это уничтожение тела, то есть полная противоположность идеи его консервации. Варварство.