Бегуны - [37]

Невообразимый холод снаружи, невообразимая высота, невообразимый феномен парения тяжелой машины в разреженном воздухе. «Wir danken dir, Gott»[50], — пели в наушниках ангелы доктора Блау.

Он взглянул на руку женщины, сидевшей слева, и с трудом удержался, чтобы ее не погладить. Женщина спала, прижавшись к плечу своего спутника. Справа от Блау дремал пухлый мальчик. Его рука бессильно свисала с подлокотника, почти касаясь штанины доктора Блау. И эти пальцы ему тоже захотелось погладить.

Профессор сидел в продолговатом туловище самолета, зажатый в своем кресле среди двух сотен людей, дышал с ними одним воздухом. Именно поэтому доктору так нравилось путешествовать: дорога вынуждает людей к совместному пребыванию, телесной близости, словно цель путешествия — это другой путешественник.

Но каждое из этих существ, в обществе которых он пробудет еще (Блау взглянул на часы) четыре часа, казалось монадическим[51], гладким и блестящим, словно шар для игры в боулинг. Поэтому единственный вид общения, на который давали «добро» природные алгоритмы доктора Блау, — это поглаживание, касание кончиком пальца, подушечкой, ощущение плавных, прохладных изгибов. Ладони уже потеряли надежду нащупать там какую-нибудь царапину, он тысячи раз проверял это на девичьих телах: не существует никакой зазубрины, никакого тайного клапана, который можно было бы осторожно подцепить ногтем и послушно проникнуть внутрь — никакой выпуклости, волшебного рычажка, кнопки, при нажатии на которую сработала бы пружинка, что-нибудь щелкнуло и отскочило, открывая взгляду вожделенное замысловатое нутро. А может, вовсе и не замысловатое, может, очень даже простое — всего-навсего обратная сторона поверхности, только вывернутая наизнанку, спираль, поглощенная самой собой. Поверхность этих монад скрывает бездонные тайны — нипочем не догадаешься о существовании потрясающего богатства искусно, мастерски упакованных структур (даже самому опытному путешественнику не под силу столь виртуозно сложить свой рюкзак): во имя порядка, безопасности и эстетики органы отделены друг от друга оболочками брюшины, амортизированы жировой тканью. Доктор Блау продолжал увлеченно фантазировать в беспокойной самолетной полудреме.

Все хорошо. Блау чувствует себя счастливым. Что может быть прекраснее? Глядеть на мир сверху, видеть его прекрасный безмятежный порядок. Антисептический. Заключенный в ракушках и пещерах, в песчинках и регулярных авиарейсах, в симметрии — ведь неслучайно испокон века правое соответствует левому и наоборот, — в красноречивом сиянии информационных табло и вообще в свете. Доктор Блау натянул на свое худое тело флисовый плед (собственность авиалиний) и крепко уснул.

* * *

Блау был ребенком, когда отец — инженер, долгие годы восстанавливавший вместе с другими строителями из социалистических стран разрушенный Дрезден, — отвел его в Музей гигиены[52]. Там взору маленького Блау явился Glasmensch — Стеклянный человек, созданный Францем Тшакертом в учебных целях. Двухметровый голем без кожи был искусно составлен из стеклянных органов и частей: прозрачное тело, казалось, ничего не скрывало. Своеобразный памятник природе — той, что спроектировала это совершенство. В нем были легкость и изобретательность, чувство пространства и хороший вкус, красота и игра с симметрией. Волшебный механизм с удобными, обтекаемыми формами, автор которой не побоялся решений остроумных (вроде строения уха), а порой и эксцентричных (как строение глаза).

Стеклянный человек подружился с маленьким Блау — во всяком случае, так тот полагал. Иногда он навешал мальчика, усаживался в его комнате, клал ногу на ногу и позволял себя рассматривать. Порой любезно наклонялся, чтобы Блау мог получше разглядеть ту или иную деталь, понять, каким образом стеклянная мышца нежно обхватывает кость и куда уходит нерв. Он стал приятелем Блау, его молчаливым стеклянным спутником. Говорят, многие дети придумывают себе друзей.

Иногда в мечтах Блау Стеклянный человек оживал, но редко, можно сказать, случайно. Уже в молодости Блау испытывал неприязнь (во всяком случае, до некоторой степени) ко всему живому. Когда в детской гасили свет, они беззвучно беседовали под одеялом, в темноте, до поздней ночи. О чем? Теперь уже и не вспомнить. А днем Стеклянный человек служил его ангелом-хранителем и — оставаясь невидимкой — всегда оказывался рядом во время школьных драк, готовый дать сдачи (так думал мальчик) классному задире во время коллективных экскурсий в Ботанический сад, скучных и утомительных, заключавшихся главным образом в ожидании отставших. Коллектив — эту форму общения Блау ненавидел особенно.

На Рождество отец подарил ему маленькую пластмассовую копию Стеклянного человека, которая, конечно, не шла ни в какое сравнение с оригиналом, но напоминала о существовании подлинного божества.

У маленького Блау было отлично развито пространственное воображение, что позже помогло ему в занятиях анатомией. Эта способность позволяла мальчику делать своего друга более или менее прозрачным. Блау умел высветить в теле Стеклянного человека то, что в данный момент казалось ему наиболее достойным внимания, скрыв прочее — незначительное. Поэтому стеклянная фигура могла предстать состоящей из сухожилий и мышц, без кожи и лица — сплошное сплетение мускулов, натянутых, вздувшихся от напряжения тетив. Так, незаметно для себя самого, маленький Блау изучил анатомию. Его отец, обладавший точным и требовательным умом, с гордостью наблюдал за сыном, в мечтах уже видя его врачом, ученым. На день рождения мальчик получил великолепно раскрашенные анатомические таблицы, а пасхальный зайчик преподнес ему человеческий скелет в натуральную величину.