Айк и Нина - [4]

Она ждала меня у двери чёрного хода, на ней были брюки, мужские пальто и шляпа.

– Мадам Хрущёва? – прошептал я.

– Да, – ответила она голосом нежным как поцелуй.

Мы быстрым шагом пересекли задний двор, после чего я усадил её в лимузин, восхищаясь про себя изобретательностью Айка, ведь даже если бы кто-то из бесчисленных агентов Секретной службы, ЦРУ и ФБР и заметил нас с нею, то он бы принял мадам Х. за её мужа и решил бы, что Айк организовал частные сверхсекретные переговоры. Не успел я юркнуть на водительское сидение, как дрожащий от возбуждения голос Айка снова огорошил меня: – Гони, Падеревски! Вези нас к звездам! – И с романтическим щелчком салонная перегородка захлопнулась.

Пару часов покружив вокруг Капитолия, я, как мне было предписано, вернулся к Блэр-хаусу и припарковался на прежнем месте. Когда я заглушил мотор, мне стало слышно их, Айка с Ниной, их воркование, шорох одежд. Она хихикнула, Айк присвистнул. Она снова хихикнула – прямо тебе сладкий звук колокольчика, мелодичный и задорный – если бы я не знал, с кем он там, я бы подумал, что он с молоденькой студенткой. Когда перегородка приоткрылась и Айк выпалил мне: «Ну, Падеревски, давай-ка сматываться», я с облегчением подумал, что мы, кажись, провернули наш план и вышли сухими из воды. Из салона донёсся звук затяжного поцелуя – звук, который мы все узнаём не из собственного опыта (кто в такой момент будет прислушиваться?), а благодаря тому вниманию, которое уделяют ему голливудские звукооператоры. За этим последовала заключительная фраза Айка, произнесённая жарким шёпотом, которая запечатлелась в моей памяти как гравировка на камне: «До нового свидания».

Но как только я распахнул дверь для мадам Х., тут-то и случилось нечто непредвиденное – на улице во встречном нам направлении показался какой-то автомобиль, причём, иномарка, который притормозил как раз в тот момент, когда она вышла из лимузина. Он лишь притормозил, не более того. Я тогда едва обратил на это внимание, а между тем этому событию суждено было оставить свой след в истории. На улице было так тихо, что слышны были лишь стрекотание сверчков да шелест двигателя нашего лимузина. Со всей спешностью я сопроводил мадам Х к черному ходу Блэр-хауса, и впустив её в двери, вернулся к лимузину.

– Браво, Падеревски, молодец! – сказал мне Айк, когда я, поддав газу, погнал лимузин по улице и тут он сделал то, чего не делал уже много лет – закурил сигарету. Я заметил пламя зажжённой спички в зеркале заднего вида, после чего он с глубоким удовлетворением выдохнул так, словно он только что вернулся после того, как переплыл реку Потомак или объездил мустанга в одном из этих роликов телерекламы сигарет. – В Белый дом, – бросил он мне. – Пулей!

Уже спустя шесть часов мадам Х. в компании своего мужа появилась на ступенях фасадного входа Блэр-хауса и начала отвечать на вопросы репортёров. На ней была скромная серая шёлковая сорочка, на губах лишь малость губной помады. Когда один из репортеров спросил её, что из увиденного ею во время поездки по Штатам было интересно ей больше всего, то она, прежде, чем ответить, кинула взгляд на мужа (тот, обнажив свои острые зубы, лишь улыбался, поскольку английский ему был понятен не более, чем венерианский). – Больше всего мне интересно то, что интересует мистера Хрущёва, – ответила она. Репортеры купились на это: фотовспышки засверкали, шквал версий побежал по проводам. Какая сенсация, кто бы мог подумать!

Из Вашингтона Хрущёвы специальным ВИП-поездом отправились в Нью-Йорк, где мадам Х. посетила званый ленч в отеле Уолдорф-Астория, а её муж в гостиной у Эверелла Гарримана устроил риторический разнос группе американских бизнес-магнатов. Из каждой радиоточки города звучали «Московский ча-ча-ча» и «Медведь слетал за океан» Джимми Дрифтвуда, а отборнейшие копы из спецбригады Нью-Йоркского полицейского управления (под два метра ростом, мастера джиу-джитсу и отличники стрельбы) сформировали людскую стену вокруг советского лидера и его жены, пока те любовались достопримечательностями «Большого яблока». Нью-Йорк расстелил для Хрущёвых красную ковровую дорожку, по которой они прохаживались с величавым упоением, очень быстро переросшим в ликование с щелканьем пальцев и притопыванием каблуков. Когда Хрущёвы поднимались на борт авиалайнера до Лос-Анджелеса, советский лидер позировал перед камерами, целовал детей и жал всем руки так усердно, как если бы он был кандидатом в президенты.

И тут как гром средь ясного неба грянула «Кузькина мать».

В Лос-Анджелесе, якобы обиженный горькой правдой, прозвучавшей в его адрес в речи мэра Полсона, и известием о том, что в программе его экскурсий не включили Диснейленд, Хрущёв, этот бесшабашный любитель постучать кулаком по столу, тиран, подавивший венгерской восстание, показал, наконец, своё истинное лицо – он не на шутку взбеленился. Якобы американцы – это негостеприимные хамы, они-де пригласили его полететь за тридевять земель просто для того, чтобы оскорбить его. С него довольно. Он прерывает свой визит и возвращается в Москву.

Первые телерепортажи о скандальных взбрыках советского председателя Айк наблюдал в моём присутствии. На телеэкране, тряся зобом и молотя кулаками воздух, беспардонный пузатый Хрущёв, поучал наш народ насчет правил приличий, а Нина, понурив голову, смиренно стояла рядом с ним. Голос Айка звучал так сдавленно, будто он исходил из куклы чревовещателя: – О господи, да он же всё знает. (Я тут же вспомнил притормозившую тогда рядом с нами иномарку, бледное лицо мелькнувшее за её тонированным стеклом, и подумал об Элджере Хиссе, о Розенбергах и обширной сети советских шпионов, беспрепятственно орудующих в стране Свободы: конечно, они-таки засекли тогда мадам Х.) Покачивая головой, Айк поднялся, пересек кабинет и закурил еще одну запрещённую ему сигарету. Он выглядел измотанным и бесконечно постаревшим, ну вылитый Рип Ван Винкль, пробудившийся ото сна рядом со своим ржавым ружьем. – Ну, Падеревски, – вздохнул он, – похоже, такая вонь сейчас поднимется, что выше крыши. – В серебристых прядях волос на его висках играли голубые искорки.