Владеющий прошлым — владеет настоящим.
Дж. Оруэлл «1984»
По одному они выходили из мрака, которым заволокло стену сельсовета. Некоторые озирались, вертя головами, но большинство молча шагали не глядя по сторонам, словно устав от тяжелого изнурительного труда.
Стиснув трофейную винтовку так, что побелели костяшки пальцев, бригадный комиссар в изумлении пялился на прибывшее «подкрепление». В первом ряду стояли воины, одетые в невообразимые лохмотья и подпоясанные широченными кожаными ремнями с металлическими накладками. Лохматые и длиннобородые, они сжимали в руках копья, луки, боевые топоры. И хотя было ясно, что им уже давно не приходилось есть досыта, в глазах их виделся боевой азарт, тот самый, который бросает эскадрон с шашками наголо против пулеметов и батарей, а пехоту — на проволоку и вражеские залпы в упор.
За спинами воинов жались изможденные женщины, с исхудалыми детьми на руках. Дальше — подростки, похожие на стариков и старики, похожие на призраков. Все они образовали неровный полукруг, пропустив вперед пожилого человека с седыми пейсами в очень грязной, но богато расшитой накидке. Он обвел взглядом следы пребывания гитлеровцев в местечке и уставился на стоявших перед ним цепким, умным взглядом.
— Вы — не ангелы господни, — вынес он, наконец, свой вердикт. — Во всяком случае, — он вгляделся в незнакомцев еще пристальнее, — не ты, человек боя. Значит, мы не в раю. Но где же мы тогда?..
Видно было, что он действительно ошарашен. С нескрываемым удивлением разглядывал он стоявшего перед ним более молодого человека в одежде странного покроя, непонятного зелено-бурого цвета, с багряными ромбиками на краях ворота и красно-золотыми перевернутыми пентаграммами на рукавах. Держа в руках непонятное оружие, чем-то похожее на копье, тот внимательно вслушивался в звуки иврита. По лицу его было видно, что язык этот ему смутно знаком, и теперь он мучительно пытается вспомнить: где и когда в последний раз он слышал эти гортанные слова божественного языка?
Он перевел взгляд на второго незнакомца. Тот, был постарше, облаченный в темные одежды и странный широкополый головной убор, какого старцу видеть никогда не доводилось. Тот внезапно шагнул вперед и произнес на языке Торы:
— Вы тоже не похожи на ангелов Господних, — сказал он. — Но раз Бог людей Израиля послал вас в ответ на мой призыв, значит вы — посланцы Божьи. Позволено ли будет мне, скромному учителю Закона, узнать ваше имя, почтеннейший?
И бригадный комиссар, и сикарии[1] между тем изумленно взирали на обоих собеседников. Они были неразличимы как две капли воды, а если бы их еще и одеть одинаково — и родная мать не смогла бы понять: кто из них кто! Оба благообразные, с длинными седыми бородами и пейсами. Оба — с горящими глазами, в которых светилась даже не искра божья, а прямо-таки полыхал божественный огонь. И оба — из той породы людей, к которым приходят за советом и словом утешения в час испытания…
— Хахам[2] крепости Мецада Иосав Бен-Леви, — вновь прибывший чуть склонил голову. — А это, — вздохнув, он указал на человека с длинным мечом, — мой брат Эфраим, сикарий. С ним его люди. Дозволено ли и мне будет узнать ваше почтенное имя, уважаемый?
— Раввин Иосав Левинзон… — Собеседник коротко поклонился, а затем со вздохом указал на человека с ромбами на воротнике: — Мой брат Ефим… Красный комиссар…
Бригадный комиссар Ефим Левинзон торопился. Хотя отпуск на похороны матери в штабе округа ему согласовали легко и без лишних проволочек, на душе у члена военного совета корпуса было неспокойно. Его не покидало ощущение, что вот-вот произойдет НЕЧТО. Например, начнется война. Невзирая на все успокоительные статьи в газетах, и все заверения вышестоящих начальников. Слишком уж давно Ефим Моисеевич в армии, и чутье на такие вещи у него развилось. Да и странные мелкие детали, которые, может, и не значили ничего каждая сама по себе, но вместе — вместе сливались в картину ясную и четкую. И страшную…
Люди в магазинах запасаются солью, спичками, сахаром. В керосиновых лавках скупают керосин. Поезда на восток идут переполненные, а на запад — пустые — он и сам сейчас едет в пустом купе, да и во всем вагоне всего четыре пассажира. Поговаривают, что в соседнем Киевском особом военном округе отменены отпуска. И слишком уж усердствуют печать и радио, уговаривая всех, что войны не будет. Так стараются, так стараются, что поневоле испугаешься: с чего это они?..
…Мать умерла внезапно. Хотя, если честно, Ефим не слишком точно знал, внезапно ли? Семнадцатилетним реалистом он удрал из дома в Красную армию, мотался по фронтам Гражданской войны, затем гонялся за басмачами в раскаленных песках Каракумов, служил на Дальнем востоке, потом… Потом было еще много чего, когда все как-то было не до матери и старшего брата, оставшихся после катастрофы двадцатого года на территории панской Польши. Поначалу до него еще доходили скудные, малограмотные материнские весточки, а он раз в два-три месяца посылал ей в ответ из своего невеликого оклада батальонного комиссара несколько червонцев. Но и это прекратилось: пришли товарищи из ОГПУ и посоветовали прекратить связь с вражеским государством. Пришлось подчиниться — времена и впрямь были неспокойными, а неприятельская разведка из любого письма может выловить бесценную крупицу информации, которую в дальнейшем можно будет использовать против Советской России, и так окруженной кольцом врагов.
