Массада больше не падет! - [3]

И Ефим понял, что слова эти обращены именно к нему. «Что ж, — подумал он. — В воскресенье похороним, и в понедельник можно будет уже ехать обратно в корпус. Значит, я вернусь во вторник, двадцать четвертого июня…»

Глава 2

Похороны были простыми, и короткими — куда короче, чем долгая дорога к еврейскому кладбищу. Тихонько фыркала и мотала головой старая кляча, влекшая за собой скорбную, немилосердно скрипучую телегу. Братья сидели по разным сторонам закрытого гроба, не разговаривая, и даже не обращая внимания друг на друга.

На кладбище их уже ожидала свежее вырытая могила. Ефим подумал, что вряд ли могильщики рыли ночью, и, стало быть, могилу отрыли в субботу. Несмотря на тяжесть и боль утраты он усмехнулся: «Вот так-то вот, дорогой братец! Время вносит свои коррективы в твою глупую, бессмысленную веру! Уже и суббота не так уж свята!»

Должно быть, Иосав заметил мимолетную усмешку (ну, ведь не мысли же он прочитал!), потому что, не глядя на Ефима, обронил:

— Могилу рыли не евреи. Это можно, это не грех…

Ефим не ответил. Он вообще молчал все время, которое потребовалось, чтобы опустить гроб и засыпать его землей, прочитать псалмы и раздать похоронное угощение — каленые в печи яйца. И лишь когда все ушли, уехала телега, и они с Иосавом остались одни, он негромко спросил брата:

— Скажи мне, тебе не стыдно, что ты отобрал меня у матери и мать у меня? Совесть не гложет?

Иосав посмотрел на него исподлобья:

— Мать? Крия[5] не сделал, сапоги не снял, а туда же — «мать»…

— Прекрати! Можно подумать, маме было нужно, чтобы я пыхтел, пытаясь надорвать гимнастерку! Или чтобы я шел босиком! Маме было нужно, чтобы у нее были два сына, а не один!

— Ты так говоришь, что можно подумать, будто это я убежал из дому, отказался от нашей веры…

— Да плевать я хотел на твою веру! — Ефим схватил брата за грудки и ощутимо встряхнул. — Плевать, ясно тебе?! Хочешь верить? Валяй! У нас никому не запрещают ни долбиться лбом об пол в церкви, ни валять дурака в синагоге. Но никого и не заставляют, понял?!

— Правда? А не вы ли монахов в Сибирь ссылали, только за то, что они верили?

— Вовсе и не за то! Ссылали, потому что бездельники, тунеядцы! Работать не хотят, а есть — как за здрассьте! А у нас нет лишней еды!

— То-то вы ее у поляков отбирали!

— Чего?! Ты где такого наслушался?! Когда это мы у поляков еду отбирали?!

— Слухами земля полнится, а раз ты орешь, значит верно люди говорят! И вообще: что есть человек без бога? Ничто! Без веры человек жить не может!

Ефим перевел дух и почти спокойно спросил:

— А кто тебе сказал, Йося, что мы не верим? Мы верим, только не в бога, которого, кстати, и нет, а в коммунизм. И в человека — в то, что он все может и все сумеет…

Иосав тоже перевел дух и спросил тоже почти спокойным голосом:

— А кто же это вам сказал, что бога нет? Сами догадались, или подсказал кто?..

— Йося, я тебя умоляю! Летчики вон в небе летают — что-то они там никакого бога не видели. К чему бы это, а?

Иосав с жалостью поглядел на брата:

— Фима, ты можешь делать из себя идиота, но не надо делать его из меня! Кто такие были ваши летчики, чтобы бог явил им свой лик?

Ефим задумался. С этой стороны брата не переспорить, значит — надо зайти с другой. Он взял протянутое ему яйцо, облупил, посолил:

— Слушай, Иосав, ответь мне тогда вот на какой вопрос: почему твой бог так непоследователен? Дал евреям Землю Обетованную, потом сам же ее забрал, потом вообще разогнал евреев по всему миру? У нас, в Советском Союзе, евреям жить хорошо, потому что никто никогда не скажет тебе: «Ты — еврей и поэтому уходи с работы, уезжай из города, живи только тут, и больше никуда не выезжай!» У нас все равны, и даже в правительстве есть евреи. Один, к тому же — большой начальник, армейский комиссар[6]. Это как генерал армии, между прочим, а если судить по старым временам — как полный генерал. Скажи, где еще есть такая страна, что обычный еврей из маленького местечка может стать генералом?

— Как ты, например? — насмешливо спросил Иосав.

Он покачал головой:

— Удивительно, Фима, какой же ты все-таки глупый. Вы все — не евреи, разве ты этого еще не понял?

Он прошел вперед и встал перед Ефимом, уткнув ему в грудь узловатый указательный палец:

— Еврей — это человек, который чтит субботу и все заповеди Торы. Еврей — это тот, кто постится в Йом Кипур и ест ягненка с марором и мацой в Песах.[7]

— Еврей, это тот, — в тон ему подхватил Ефим, — кто свистит и трещит трещоткой в синагоге в Пурим[8]…

Иосав пытался грозно посмотреть на брата, но не удержался и прыснул. Он, также как и Ефим, вспомнил как им, тогда еще совсем мальчишкам влетело от раввина, и как покойный отец обещал наказать обоих отпрысков за трещотки и особенный, оглушительный свист, но когда ребе ушел, лишь посмеялся, да велел матери дать братьям еще по одной сладкой плюшке…

…Почему-то обоим вдруг расхотелось немедленно идти домой. Должно быть, смерть старой Двойры так повлияла на них, что как-то сразу забылись прошлые раздоры и обиды. Чуть ли не в обнимку братья зашагали в сторону от дороги, рассчитывая еще до обеда добраться до сторожки лесника и попросить у него удочек — наловить рыбы. Обоим ужасно не хотелось возвращаться в опустевший дом, где все будет напоминать им о матери…