Массада больше не падет! - [4]

Лесник выделил им не только удочки, но дал с собой соли, мешочек пшена, несколько картофелин, лук и хлеб, а после того, как Ефим дал ему тридцатирублевую бумажку, добавил и изрядную бутыль бимбера — мутного, крепчайшего самогона. Они сидели с удочками и попутно негромко переговаривались, продолжая свой религиозный спор.

— …Нет, Фима, я не скажу тебе «Ты прав», и вот почему: бог испытывает каждого человека, и если человек достоин — помогает ему, а если нет — делает ему нехорошо.

— Конечно — Ефим плюнул на червяка и снова закинул удочку. — Тебя послушать, так хуже вас с мамой людей не было. За что, скажи мне, бог не сказал маме: «Двойра Ициковна, ты всю свою жизнь работала, не покладая рук, ты похоронила четверых детей и мужа, и несмотря на это вырастила двух сыновей. Вот тебе за это моя большая признательность и награда»?

— А какую награду ты имеешь в виду? — очень серьезно спросил Иосав. — Может так быть, что бог наградил маму, просто ты этого не видишь?

Ефим отогнал назойливого комара, поскреб щеку:

— Ты, конечно, ждешь, что я сейчас скажу: «богатый дом, много еды, меньше забот»… Тогда ты возразишь, что счастье не в этом. И будешь прав. Поэтому я скажу тебе другое: награда — это мир, счастье и лад в доме. Это когда старший брат не говорит младшему: «Ты мне не брат», и не гонит его прочь от родного порога. Это когда старый человек видит своих внуков и радуется им и вместе с ними. Вот что, по-моему, награда, Иосав…

Тот отмолчался. Некоторое время братья сидели в тишине, нарушаемой лишь шелестом листьев, плеском воды да изредка — звуком бьющейся на крючке рыбы…

— …Ты стал очень жестоким, брат. И не оттого ли это, что в твоей душе больше нет места богу?

— А разве ты не стал жестоким? Несмотря на то, что каждый день помногу раз повторял «Шма Исроэйль»[9]? Это сделало тебя мягким и сострадательным?

Снова долгое молчание. Ефим взвесил на руке кукан с рыбой:

— На уху хватит. Пойдем?

Иосав молча пошел за братом. Они разожгли костер, повесели одолженный у того же лесника котелок над огнем, и принялись, как в далеком-далеком детстве, готовить уху. Сперва сварили завернутую в тряпицу рыбную мелочь, потом забросили в бульон лук, пшено и рыбу покрупнее. Очищенная и разложенная на бересте картошка ждала своего часа…

— …Мне было страшно, Фима. Страшно за тебя. Что ждет тебя после смерти? Долина Хинном[10]? И я думал, что если отказать тебе от дома, то ты опомнишься, вернешься, и все снова станет как раньше. Бог, он ведь простит, как простил сотворивших Золотого Тельца…

— Ага, и как простил евреев, которых угнали в рабство вавилоняне… Йося, не знаю, как тебе это объяснить, но бога нет! Ты можешь верить в него, можешь не верить, но его нет. Потому что если бы он был, это был бы очень плохой бог…

— Почему ты так говоришь?

— А вот скажи: почему богу неугодно, чтобы я женился на моей Кате? Чем богу не угодили наши дети?

— Ты же знаешь, что господь вывел наш народ…

— Да-да-да! Помню! Богоизбранный народ! Только ответь мне, Йося: бог сотворил только евреев, или немножечко и всех остальных людей тоже? Они ему что: не дети?

— Они сами отказались от нашего бога…

— Даже негры в Африке и индейцы в Америке? А ничего, что они и слыхом не слыхали ни о Торе, ни о нашем боге? Мой сын родился в тридцатом году — так он семисвечника не видал, не то, что синагоги?

— Значит, это ты виноват, что твой сын обречен на немилость господню. Зачем же ты перекладываешь свою вину на бога?

Ефим прищурился:

— Знаешь, кажется мне, что в этом случае товарищ Сталин намного милосерднее твоего бога.[11] А разве может быть так, чтобы человек обогнал бога в милосердии?

Иосав вновь надолго замолк. Молчал и Ефим, и лишь ложки сосредоточенно стучали по котелку.

Бутыль бимбера опустела уже наполовину, когда Иосав вновь заговорил:

— Если верить выкрестам, то одному еврейскому мальчику это удалось. Но ваш Сталин не милосерднее бога. Хотя он очень умен и знает, что делает. Просто бог смотрит шире и думает не только о сегодняшнем дне…

— Товарищ Сталин и все его соратники — тоже!

— Постой, Фима, не перебивай. Скажи, — Иосав задумался, подбирая слова, — вот если тебе вдруг сообщили: с завтрашнего дня настает коммунизм — ты бы обрадовался?

Настала черед глубоко задуматься Ефиму. Он чувствовал, что где-то есть подвох, но не понимал — где?

— Да, обрадовался бы.

— А чему бы ты обрадовался? Отмене денег? Ведь ничто другое бы не изменилось вот так вдруг. Люди останутся такие же, как и сейчас, товаров больше не станет… Так чему бы ты обрадовался?

Ефим озадаченно закурил. Все верно: нельзя вот так, с кондачка… Сначала надо подготовиться…

— Все верно, — согласно кивнул головой Иосав. — Сначала нужно воспитать людей, построить промышленность и все такое, верно?

— Да…

— А скажи мне, брат: ведь пока вы будете строить воспитывать, кто-то и погибнет, не дожив до вашего коммунизма, а?

— Ну, наверняка — пожал плечами Ефим. И тут же спохватился, — Но они погибнут ради счастья своих детей или внуков. Это ведь нужно для всех…

— Конечно. Но кто сказал тебе, что царство божье проще, чем ваш коммунизм? Я думаю, что оно намного сложнее. И, значит, людей нужно готовить дольше. Намного…