…Квасура получил от богов тайну – как приготавливать сурину. И она – есть утоление жажды, которую мы имели. И тут Лада, придя к нему, повелела вылить мёд в воду и осуривать его на солнце. И вот Солнце-Сурья сотворило то, что он забродил и превратился в сурицу. И шли мы трудиться, и всякий день мольбы творили, и сурью пили…пять раз в день, и хвалили богов наших радостью.
Из «Велесовой книги»
Обычный здоровый человек, которого обошли корневые болезни, войны и природные катаклизмы, живёт на белом свете в нормальном обществе 80–85 лет, а то и 90, и даже больше: кто какой билет вытянет…
Шестьдесят-семьдесят – это годы напряжённой деятельности, страстей, воспитания потомства, разочарований, пробивания лбом стен. Годы, перегруженные событиями. На детство и школу приходится всего-то 17–18 лет, бездумных и беззаботных. Но почему же с такой нежностью и грустью вспоминается под закат то время, когда и событий-то никаких не было – одна глупость.
Судьбу моего поколения, поколения детей войны, определили поспешное взросление и мужская, ломающая детство, самостоятельность. «Из молодых, да ранние» – говорилось тогда. Беда это, или достоинство – не знаю. Здесь две стороны одной медали по имени жизнь.
Давно это было, а память – жжёт…
* * *
В Бондарях, возле районного Дома культуры, где мы, старшеклассники и оболтусы, обычно толпились по вечерам, жил когда-то дядя Миша, шофёр и балагур. Он был знаменит среди нас, мальчишек, тем, что у него можно легко отовариться папироской, послушать забористый анекдот, посмеяться, поговорить о нашей шебутной мальчишеской жизни, пожаловаться на всегда недовольных учителей, или запросто увязаться в рейс.
Дядя Миша работал на «шаланде» – большой трёхосной машине с длинным железным кузовом, которая называлась «ЗИС» – (завод имени Сталина). Ещё была такая песенка: «Была бы дорожка да новенький ЗИС, и чтоб шофера на шоссе не е…лись».
Дядя Миша возил из дальнего лесничества для нужд района огромные сосновые брёвна. Обычно, садясь за руль, он произносил замечательную сакральную фразу: «Всё будет хорошо!» Потом, поплевав на ладони, хватался за руль, и неожиданно ронял: «Или плохо!» И машина, с глухим скрежетом всех суставов, трогалась с места.
Мы тоже за ним стали часто повторять перед вызовом к школьной доске: «Всё будет хорошо!.. Или плохо…». Учителя недоумённо смотрели и заставляли отвечать строго по существу.
На бондарских наших мужиков, угрюмых и вечно озабоченных, дядя Миша ничем не был похож: ходил и летом и зимой в одной поношенной, но зато модной, вишнёвого цвета кожаной куртке, офицерских галифе с голубой окантовкой, и в тирольской, как рисуют на старых открытках, шляпе с короткими полями и изумрудным пером; то ли петушиным, то ли, как он клялся, настоящей птицы-какаду из Австралии.
Дядя Миша всегда был в хорошем настроении. Приветлив, приглашал к себе в гости: покурить, попить чайку, поиграть в подкидного дурака, или, когда у нас были деньги, то и в очко.
Деньги водились редко, поэтому игра в очко была крупным событием, и мы, когда садились за карты, играли до последней копейки.
Играл дядя Миша азартно: бросал карты, когда не везло, ликовал, выигрывая, весело метал банк, но играл всегда честно и справедливо. Бывало, и проигрывал, тогда красочно матерился, густо дымил и заставлял снова и снова тасовать колоду порядком потрёпанных карт. Иногда, в конце игры, весь банк снимал дядя Миша, но тогда он возвращал деньги обратно, но с условием, что весь выигрыш будет потрачен на приобретение вина.
Мы ликовали.
По решению родительского комитета, нам, подросткам, в местном магазине спиртные напитки не продавали, поэтому идти за вином приходилось нашему опекуну, что он делал всегда охотно. В результате выигрывали все.
Дядя Миша водку почти не пил, и нам не советовал, а любил только сухие вина.
Наши мужики эту «кислятину» не брали, брезговали, и вино годами стояло, пылясь, в сельповских магазинах.
В те времена продавались только молдавские и грузинские ординарные вина, в больших зелёных бутылках с настоящими пробками в сургучной опечатке, открыть которые совсем непросто.
Принесёт, бывало, дядя Миша такую бутылку вина, протянет кому-нибудь из нас с весёлым приговором: «А ну-ка, вскрой бутылку винную, как будто девушку невинную!»
И вот ты сидишь и мучаешься, ковыряя ножом опечатку.
– Э, рановато тебе с барышней, коль бутылку не распечатаешь! – возьмёт такую бомбу в горсть, покрутит, покрутит, и резким ударом в днище выбьет пробку к потолку. – Учись, сынок! – скажет.
И вот уже розовая пенная струя в наших стаканах…
Одним словом, был с нами на равных.
Теперь, по исходу стольких невозможных лет, я задумываюсь: кем для нас являлся этот человек, хотя ещё и не старый, но совсем не молодого возраста, хвативший краешком жизни войну и всё связанное с ней: и гибель товарищей, и загубленную молодость, и неосуществлённую юношескую любовь. Как говорится, хлебнул «и кровь, и слёзы». Наверное, не успел доиграть юность. Он часто любил петь, подыгрывая себе на гитаре, одну и ту же песню про «Серёжку с Малой Бронной и Витьку с Моховой», под которую мы, замолкая, грустно вздыхали. Вчерашняя война бродила в нашей крови.
