– А ты бы на мне женился?
Дан с грустью посмотрел на пепельную макушку.
– Ты же знаешь, что я себе не принадлежу.
– Знаю. Я имею в виду, если бы властитель разрешил тебе, а я не была бы замужем?
– Хоть сейчас, – вырвались у него слова, каких он никогда ни одной девушке не говорил.
– То есть ты не просто меня хочешь, не просто меня любишь, но даже и готов провести со мной остаток жизни?
– Я тебя очень люблю, Тика, – сказал Дан почти беззвучно. Она словно и не услышала, а может, и не услышала, заснула. Дан утомил ее настолько, что согнал с ее щек непередаваемо нежный румянец. А он, как всегда, таращил глаза куда придется, то в потолок, которого не было видно в сумраке спальни, то в окно. Ночь была ясная, так что он изучал звезды. Сколько же здесь было звезд – подумать страшно, яркие, крупные, разноцветные (какие поголубее, какие пожелтее), они теснились в небе, кружа голову. Снизу этого великолепия не видно: столица освещалась не в пример лучше других городов Траитии. Но отсюда, из Башни… Тике не нравилось, что она живет так высоко: забыв, например, губную помаду перед верховой прогулкой, назад не сбегаешь, полчаса уйти может, а императрица ждать не станет. Но ей не по чину было жить внизу, а Дана это более чем устраивало, потому что его комната была двумя этажами ниже, и подъемниками можно не пользоваться. Но вот за губной помадой точно не побежишь – в башнях было ровно по девяносто девять этажей, и потолки были никак не хрущевские. Квадра размещалась на сорок втором. Раз-два в день они пробегали по лестницам вместо тренировок, но обычно, раз спустившись, предпочитали проводить время в городе.
Тика тихонько засопела. У Дана от умиления едва сердце не разорвалось. От пробежки по узким лестницам с высокими ступеньками не рвалось, а от жестов, взглядов, запаха Тики Тури – взрывалось, как воздушный шарик.
– Муж должен вернуться утром, – сонно пробормотала она, – ты б шел к себе, знаю я его, зануду, непременно постарается пораньше явиться.
Дан послушно выскользнул из-под головки Тики, так удобно расположившейся на его груди, бережно придержав ее рукой и опустив на подушку, и быстро оделся. Встреча с мужем крайне нежелательна. То есть Сот Тури не мог не знать о романе жены, доброжелатели в окрестностях императорского дворца никогда не переведутся, но на информацию агентства ОБС имел право не обращать никакого внимания. А вот застав постороннего мужчину в собственной спальне, отреагировать был обязан. Честь защитить, так сказать. И путного бы из этого ничего не вышло, потому что, во-первых, Соту, как и кому другому, крайне не хотелось иметь конфликт с собственностью властителя, а во-вторых, даже если бы он отважился, мужик он не робкий, то кончилось бы еще хуже. Вариантов два: вызвать на дуэль и публично опозориться, потому как никакому Тури не выстоять против Дана и четверти часа, либо вульгарно полезть с кулаками и опозориться без свидетелей по той же самой причине. Понимали это оба, и Дан старался вести себя максимально скромно, в комнаты старался проскальзывать понезаметнее, с Сотом быть корректным и сдержанным, сплетни пресекать в корне – одного только взгляда хватало обычно.
Застегивая отягощенный катаной ремень, Дан в последний раз полюбовался Тикой. Она была абсолютно, невероятно, охренительно хороша. Дан впервые встретил ее именно на верховой прогулке императора. Они, и только они, входили в свиту властителя, так что сопровождали его там, где положено бывать со свитой. Императору сопутствовали человек, наверное, сто, но это чудо Дан увидел сразу, и у него сорвало крышу. Тика не входила в число первых красавиц империи, в отличие, например, от герцогини Фрики; лицо у нее было неправильное, сложение немодное, рост слишком высокий для женщины, голос слишком звонкий и так далее – Лара, посмеиваясь от души, долго еще перечисляла достоинства, коими должна обладать красавица, но никак не обладает Тика Тури. Аль и Гай дипломатично помалкивали, изредка бросая на Дана сочувственные взгляды. Дан соглашался. Хороша не значит красива. Не идеальная, не совершенная, но такая живая и естественная, Тика мгновенно заставила его понять, что он влюбился. И как! Дан никогда не страдал повышенной влюбчивостью, довольно долго крутил роман с Ликой Одинцовой и искренне считал его любовью ровно до тех пор, пока его взгляд не упал на жену генерала Тури.
Дан бы даже не смог ее описать. Впрочем, мужчины на это вообще способны редко. Гай, лучше кого-то из них владевший словом, как-то не без иронии сочинил нечто в стиле «Песнь песней», да вот именно что с иронией. Дан же, спроси его кто, тупо сказал бы: высокая, тонкая, с острым подбородком, волосы пепельные, глаза сиреневые. Именно что цвета сирени, которая в изобилии росла тут же в имперском парке для прогулок. Она была похожа на эльфийку (что без удовольствия подтвердил Аль). Не исключено, что где-то в предки ей затесались эльфы, проезжал один мимо поместья прабабушки, например, заглянул на огонек. Иметь сходство с эльфами считалось неприличным.
В общем, Дан замер на месте, не сводя взгляда с всадницы в платье идиотской расцветки: розовом с голубыми, коричневыми и пурпурными вставками. Это ей категорически не шло (да и кому это могло пойти?), но на официальные мероприятия полагалось надевать официальные цвета. Аристократов было много, цветов мало, чем ниже был титул, тем больше официальных цветов. У герцогини Фрики, например, – зеленый и золотой, у императора – белый, а у графа Тури – такой вот оскорбляющий взгляд ужас. Ему-то хорошо, он из мундира не вылезал, и практичный Гай даже предположил, что он и в армейцы-то подался, чтоб розовые штаны не носить.
