Якоб Дитмалер сразу понял, уж не такой дурак, что они с другом угодили к тому в гости аккурат в день стирки. Никуда, тем более в громадный дом, третий по размерам во всем Вайсенфельсе, не следовало заявляться в такое время. Матушка Дитмалера управляла стиркой трижды в год: у них в хозяйстве постельного белья и белого исподнего лишь на четыре месяца хватало. Рубашек у него было всего восемьдесят девять штук, не более. Но на Клостергассе у Харденбергов густая несвеже-белая пурга простынь, наволочек, чехлов, корсетов, сорочек, нижних юбок и кальсон, из верхних окон засыпавшая двор, где слуги и служанки с важным видом ей подставляли большущие корзины, — свидетельствовала о том, что здесь стирают в году всего однажды. Это могло не означать богатства и, в данном случае, Дитмалер знал, не означало, но было верным признаком долгого житья на одном месте. И обширного семейства. Исподнее детишек и молодых особ, вперемешку с более солидными размерами, кружилось и порхало, будто детишки сами пустились влёт.
— Ну, Фриц, ты, кажется, меня совсем некстати притащил. Уж предупредил бы, что ли. Сам посуди, удобно ли чужому для твоего почтенного семейства человеку стоять по колено в вашем белье.
— Откуда же мне знать, когда они затеют стирку? — отвечал Фриц. — Да ты не бойся, тебя здесь все равно встретят с распростертыми объятиями.
— Фрайхерр топчут белье неразобранное, — вмешалась ключница, высовываясь из нижнего окна.
— И сколько же, Фриц, вас всех в семействе? — спросил Дитмалер. — Этакая уйма вещей! — и ни с того ни с сего вдруг гаркнул: — Понятия «вещь в себе» не существует!
Фриц, направившийся было через двор, остановился, огляделся и потом важным, властным голосом прокричал в ответ:
— Господа! Взгляните на эту бельевую корзину! Сосредоточьте вашу мысль на бельевой корзине! А теперь, господа, помыслите о мыслях бельевой корзины!
Собаки в доме зашлись лаем. Фриц подозвал одного из державших корзину слуг:
— Дома отец и матушка?
Мог и не спрашивать, где ей еще быть, матушке. Тут во двор выбежали приземистый юнец, неустоявшегося облика, помоложе Фрица, и светловолосая девочка.
— Здесь, тем не менее, мой брат Эразм и сестра Сидония. Они здесь — чего же нам еще?
Оба кинулись на шею Фрицу.
— Сколько же вас всех в семействе? — опять спросил Дитмалер. Сидония тянула ему руку, улыбалась.
«Здесь, средь скатертей, младшая сестра Фрица Харденберга смутила мой покой, — думал Дитмалер. — Этого мне только не хватало».
Она говорила:
— Карл где-то тут, и Антон, и Бернард, но нас, конечно, больше.
На пороге, зыбучая, как тень, бесплотней тени, их встретила фрайфрау фон Харденберг.
— Матушка, — сказал Фриц. — Это Якоб Дитмалер, он учился в Йене тогда же, когда Эразм и я, а теперь он ассистентом у медицинского профессора.
— Нет еще, — поправил Дитмалер. — Когда-нибудь и стану, я надеюсь.
— Я ездил в Йену, знаете, повидать друзей, — Фриц продолжал. — И залучил его к нам на несколько деньков.
Взгляд фрайфрау отобразил чуть ли не ужас — взгляд затравленного зайца.
— Дитмалеру необходим глоточек коньяку, чтоб поддержать в нем жизнь хотя на несколько часов.
— Так он больной? — в смятении отозвалась фрайфрау. — За ключницей, стало быть, послать.
— К чему нам ключница, — сказал Эразм. — У вас же у самой есть ключи от буфетной.
— Да-да, конечно, — она глядела на него с мольбой.
— Ключи у меня, — вмешалась, наконец, Сидония. — С тех пор как сестрица замуж вышла. Я вас проведу в буфетную, и не тревожьтесь.
Тут только фрайфрау опомнилась и пригласила в дом сыновнего приятеля.
— Супруг не может сию минуту вас принять, он на молитве.
И, сбросив это испытанье с плеч, она не стала их сопровождать по обветшалым комнатам и еще более обветшалым коридорам, заставленным старыми добротными мебелями. По малиновым стенам поблеклые прямоугольники остались на память о картинах. В буфетной Сидония разлила коньяк, Эразм провозгласил тост — за Йену.
— Stoss an! Jena lebe hoch! Hurra![1]
— Нашли что славить, — усмехнулась Сидония. — В этой Йене Фриц и Асмус только зря деньги переводили, вшей набирались да слушали разный философский вздор.
Она вручила братьям ключи и вернулась к матери, которая так и стояла на том самом месте, где ее оставили, недвижно наблюдая приготовленья к большой стирке.
— Матушка, вы мне не дадите немного денег, талеров шесть-семь, — кой-что устроить для нашего гостя.
— Милая моя! Да что ж еще устраивать? Кровать, слава Богу, в комнате, какую ему выделили, стоит.
— Да, но слуги там держат свечи и повадились Библию читать в свободные часы.
