Голубой цветок - [3]

И положил руку гостю на плечо. Дитмалер встревожился, недоумевая, хотят ли его толкнуть, пригнуть, или фрайхерр на него оперся, или то и другое вместе. Видно, он привык, фрайхерр, всем своим весом налегать на тех, кто посильней, на крепких сыновей, на дочку даже. Дитмалер чувствовал, что вот-вот треснет у него ключица. «Жалкое же я зрелище собой являю», — он думал, но вот уж он стоял на коленях, а Харденберг, досадуя на собственную немощь, цеплялся, чтобы не упасть, за край тяжелого дубового стола, потом за ножку. Дверь отворилась, прежний слуга явился, на сей раз в войлочных туфлях.

— Не прикажут ли фрайхерр развести огонь в печи?

— Побудь с нами, Готфрид.

Поскрипывая, опустился старик подле хозяина. И стали они, в точности как старая чета, бок о бок склоненная над поверяемыми счетами, в особенности, когда фрайхерр вдруг вскинулся:

— Где малыши?

— Слуг детишки, ваше сиятельство?

— Само собою, но и наш Бернард.

3. Бернард

Был в доме у Харденбергов ангел, Август Вильгельм Бернард, с волосами светлыми, как пшеница. После некрасивой, в мать, Шарлотты, после старшего сына, бледного, глазастого Фрица, после крепыша и коротышки Эразма, беспечного Карла, великодушной Сидонии и прилежного Антона, на свет явился белокурый Бернард. Тот день, когда пришлось его переодеть в штанишки, был для матери ужасен. Она, за всю жизнь свою едва ль хоть раз о чем-нибудь просившая для себя самой, заклинала Фрица:

— Поди к нему, поди к твоему отцу, проси, моли его, пусть позволит моему Бернарду еще немного походить в платьицах!

— Но матушка, что я ему скажу? Бернарду, кажется, уже шесть лет.

В таком возрасте, думала Сидония, давно пора бы понимать, что такое любезность к гостю.

— Ну, почем я знаю, сколько он у нас пробудет, Бернард. Он с собой привез большой чемодан.

— Чемодан весь книгами набит, — сказал наш Бернард. — И еще он с собой привез бутылку шнапса. Думал, видно, что у нас в доме такого не водится.

— Бернард, ты был у него в комнате.

— Да, заглянул.

— И открывал его чемодан.

— Да, хотел посмотреть, что там лежит.

— Ты так все и оставил или прикрыл крышку?

Бернард замялся. Он не мог припомнить.

— Ну хорошо. Неважно, — продолжала Сидония. — Ты, конечно, должен во всем признаться господину Дитмалеру и просить у него прощенья.

— Когда?

— Еще до темноты. Всегда лучше не откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня.

— И что я ему скажу? — закричал наш Бернард. — Я ничего ему не портил!

— Сам знаешь, батюшка мало тебя наказывает, — улещивала его Сидония. — Не то что нас наказывали. Ну, разве что, велит тебе курточку поносить наизнанку денек-другой, для острастки. Вот мы позанимаемся музыкой до обеда, а там пойдем вместе к гостю, и ты возьмешь его за руку и спокойно с ним поговоришь.

— Ах, как вы все мне надоели! — крикнул Бернард и бросился от нее прочь.

Фриц обходил огородные грядки, вдыхал запах распахнутых цветов фасоли и вслух, во весь голос, читал стихи.

— Фриц, — окликнула Сидония. — У меня Бернард потерялся.

— Не может быть!

— Я его отчитывала в утренней комнате, а он вдруг от меня как дунет, вскочил на подоконник и спрыгнул в сад.

— Но ты за ним послала кого-нибудь из слуг?

— Ах, лучше не надо, Фриц, они матушке доложат.

Фриц на нее глянул, захлопнул книжку и объявил, что сам отыщет братца.

— За волосы его приволоку, если что, только вам с Асмусом придется покамест занять моего друга.

— А где он теперь?

— У себя в комнате, читает. Отец совсем его уморил. Кстати, в комнате у него все было перевернуто вверх дном, и чемодан открыт.

— Он сердится?

— Нисколько. Как видно, счел, что и это тоже обычай Вайсенфельса.

Фриц надел фризовое пальтецо и без раздумий заторопился к берегу. Всему Вайсенфельсу известно было, что малыш Бернард в воде не тонет, он водяная крыса. Хотя плавать он не умел, как, впрочем, и отец. Семь лет прослужив в Ганноверском войске, не раз быв в деле, фрайхерр частенько переправлялся через реки, но пускаться вплавь ему не приходилось. Бернард однако всегда жил у воды, и жить без нее, кажется, не мог. Он вечно околачивался возле парома, в надежде на него скользнуть, не уплатив положенных трех пфеннигов за переправу. Этого родители не знали. В Вайсфельсе существовал некий заговор великодушия, многое таили от фрайхерра, щадя его благочестие, во-первых, а во вторых, чтоб ненароком не раздразнить его свирепый нрав. Солнце закатилось, но в небе еще медлила багряная полоса. Мальчика у парома не было. Только гуси стайкой да несколько свиней, которым ход на справный мост Вайсенфельса воспрещался, дожидались последней переправы.

4. Красный колпак Бернарда

Вот когда Фриц не в шутку испугался. Опережая его, воображенье уже неслось на Клостергассе, вот ключница навстречу: «Но, молодой барин, что за груз вы волочете в дом? Ох, что воды-то, воды, все полы мне тут зальете, я, небось, за них в ответе».

Мать давно забрала себе в голову, что судьба судила Бернарду быть пажом, если не при дворе курфюрста Саксонского, так уж при князе Мансфельдском или при герцоге Брауншвейг-Вольфенбюттельском, а значит, Фрицу предстояло в скором времени таскать братца от одного двора к другому в надежде где-нибудь поприличней его приткнуть.