Золотые миры - [31]

И вижу солнце в глубине.

На палубу я редко выходила,

Мне было весело одной.

А море без границ казалось мне унылой

И утомительной тоской.

А время шло, и странно отражалась

На всех немая пустота —

И море по ночам зловеще грохотало

И с плачем билось о борта.

На палубу я вышла в тихий вечер

У тёмных скал Наварина.

Слегка ещё взметался свежий ветер

И билась ласково волна.

За бухтой спали выси гор ленивых,

Повисли скалы над водой,

И катера бесшумно и красиво

Боролись медленно с волной.

Французский флаг вился на тонкой мачте,

И любовалась я тогда,

Какой была красивой и прозрачной

Почти зелёная вода.

Когда же шторм над морем проносился,

И в бухте стало холодней,

И миноносец странно наклонился

И вдруг сорвался с якорей.

Когда всю ночь прожектор беспокойный

Скользил над тёмною водой —

Я в первый раз сказала: «Я довольна,

Я начинаю жизнь мечтой!»

И снова шёл в пустом открытом море

Едва заметный пароход,

Вокруг вздымались волны, словно горы,

И переливались через борт.

И показалась, наконец, в тумане

Полоска узкая земли.

Горел восток, и солнце в вихре пьяном

Всходило медленно вдали.

Какая-то мечта торжествовала

В крови высоких облаков.

Уж показался узкий вход канала

И очертанья берегов.

И волнорезы позади остались.

От моря поднимался пар.

И мимо шли, усталый взор лаская,

Дома и пальмовый бульвар.

Мне всё в тот день каким-то сном казалось

(Я много знала ярких снов),

Но жёлтый флаг на мачте развевался

У африканских берегов.

И потянулись снова дни и ночи

В тоске, бездействии и сне,

И вечер опускался, будто коршун,

К бесшумно плещущей волне.

Казалось, этот сон бесследно пронесётся —

Вокруг молчала тишина.

Вдали, из серой стали броненосца

Всходила медная луна.

И маяки — зелёный, красный, синий

Бросали длинный луч воде —

Переливаясь ярко и красиво,

Как звёзды с ёлочных ветвей.

Уже манила страстно, безотчётно

К себе далёкая земля,

И скучно проходили дни без счёта

В пустынных трюмах корабля.

Но тихого и бешеного моря

Уж я любила грустный шум, —

Он навевал в часы глухого горя

Напевы безотчётных дум.

И блеск волны, и свежая прохлада

Во мне всегда тоской звучат…

Я поняла, что ничего не надо,

Что стон волны — моя душа..

23/ IX, 1923

«Подняла ленивые глаза…»

Подняла ленивые глаза,

Посмотрела пристально и вяло,

Провела рукой по волосам

И в ответ ни слова не сказала.

И молчанье было без конца,

Хоть в душе давно слова звучали,

И улыбка бледного лица

Не сказала о моей печали.

Это было в тот последний час,

О котором долго буду помнить,

И возникнет в памяти не раз

Тёмный силуэт каменоломни.

Мир казался грозен и жесток

От бесславной и бескрылой муки.

Я старалась спрятать под платок

Странно-холодеющие руки.

28/ IX, 1923

«В ночь, когда кишат дороги жабами…»

В ночь, когда кишат дороги жабами

И на камни выползают гады, —

В эти ночи раздавались жалобы,

Слышалось бессильное: «Не надо!»

И пока в дупле хохочут филины

И смеются робкие шакалы, —

Жизни медленной и обессиленной

Песня недопетая звучала.

И когда поля трещат цикадами

И бесшумен взлёт летучей мыши, —

Я опять промолвила: «Не надо мне,

Всё равно не вижу и не слышу».

28/ IX, 1923

«Мне третью ночь одно и то же снится…»

Мне третью ночь одно и то же снится:

Какой-то сад в безлюдной тишине,

Где два крыла огромной чёрной птицы

Сметают пыль с безжизненных камней.

И что-то страшное, гнетущее, больное,

Как смутный бред измученной души,

И чьё-то имя, холодно-чужое,

И странно-близкое во всём звучит

И первой муки медленная сила,

И радостная боль немой тоски,

Как будто смерти нежной и красивой

Прикосновенье женственной руки.

30/ IX, 1923

«Я скажу тебе совсем немного…»

Я скажу тебе совсем немного

Запылённых и обычных фраз…

От туманной, вьющейся дороги

Не могу поднять усталых: глаз.

А вокруг — неясная тревога,

Будто бьёт последний, жуткий час.

Я хочу. Боюсь назвать желанье.

Я хочу. Пусть всё — самообман.

Жизнь моя мне будет ожиданьем

И тоской едва заметных ран.

И тебе я в сказке без названья

Расскажу, как холоден туман.

Если ты напевы грустной песни

Очерствелою душой поймёшь —

Ты поймёшь, что эта грусть прелестней,

Чем тебя пленяющая ложь.

И о том, что только мысль чудесна,

Ты тогда узнаешь и поймёшь.

Я тебе скажу совсем немного,

Что пустая радость не для нас,

Что обманет долгожданный час,

Что и жизнь окончится до срока,

Что теперь на белую дорогу

Поднимать не надо грустных глаз.

4/ X, 1923

Над морем («Чуть слышный горький запах моря…»)

Чуть слышный горький запах моря,

Солёный ветер щёки жжёт,

На дымно-голубом просторе

Дымится серый пароход.

Тяжёлый, шумный гул прибоя,

Блужданье чаек над волной,

И небо ярко-голубое

Над дымчатою бирюзой.

Какой-то сон несётся мимо

И возвращается назад,

И красотой неуяснимой

Слепит горящие глаза.

6/ X, 1923

«Новый месяц тонкою подковою…»

Новый месяц тонкою подковою

Встал над синей дымкой гор,

Там, где небо розово-лиловое

Вышивало красками узор.

А над морем небо блещет золотом,

Сказкой новою манит,

И вчера вошедшего дредноута

Блещут яркие огни.

И над чёрной, спящею долиною

Временами искрится костёр,

И темны во мраке, еле видные,

Очертанья дальних гор.

Этот вечер, тихий и единственный,

Как последняя весна, —

Помоги ж моей тоске таинственной.

Примиряющая тишина!

11/ X, 1923

«Я не умею жить. Года идут…»

Я не умею жить. Года идут,

И страшно мне душевное молчанье.