Золотые миры - [29]

Шрифт
Интервал

Тёмно-синего неба клочок.

29/ VII, 1923

«Несётся звон далёкого костёла…»

Несётся звон далёкого костёла,
Густая мгла окутала поля,
А я всё вспоминаю день весёлый,
О чём, — то светлом вспоминаю я.
И ночь красивой, синей сказкой веет,
Давно погасли тусклые огни…
Мне всё равно: ничто уж не изменит,
Ничто уж не заполнит эти дни.

29/ VII, 1923

«Несётся звон далёкого костёла…»

Что без страданья жизнь поэта,
И что без бури океан…

М.Лермонтов

Я жить хочу, глядеть в глаза тревоге,
Изведать яд мучительной тоски,
Смотреть, как силуэт мелькает по дороге,
Ловить смолкающие, гулкие шаги.
Смотреть, как медленно сверкая, гаснет небо,
Смотреть на кружево бесчувственных теней,
И всё твердить, что сон мой даже не был,
Что нет мечты моей, что нет души моей.
Я жить хочу в дурмане ночи душной,
Чтоб теплились в душе последние огни.
И страшно мне, что слепо-равнодушны,
Ползут пустые, гаснущие дни.

9/ VIII, 1923.

«Бесцельный день прошёл, и снова…»

Бесцельный день прошёл, и снова
Лежу одна на гамаке,
И жизни странные оковы
Несу одна в немой тоске.
И странно мне, что ночь чернеет,
Что ярко блещут маяки…
Всё слышу слабый стук у двери
И торопливые шаги…
Давно не верю и не жду я,
Все дни равны, как связка бус.
И только на тоску глухую
Ещё, быть может, отзовусь.

12/ VIII, 1923

«Я люблю смотреть на тени…»

Я люблю смотреть на тени,
На узорчатые тени.
Так сверкает день весенний,
Так погаснул день последний.
Я люблю ловить дурманы
Средь уснувшего Сфаята,
И нетронутые раны
Заливать холодным ядом.
Я люблю смотреть на море,
На огни у вод залива,
Знаю я: в морском просторе
Всё исчезнет боязливо.
Жду, не требую ответа,
Но прощать я не умею.
Всё коплю, коплю приметы
И тоской хмельной хмелею.

12/ VIII, 1923

«Нас было четверо. Спокойно…»

Нас было четверо. Спокойно
Мы шли, окутанные мглой.
И забавлялись мы нестройной,
Пустой, весёлой болтовнёй.
Но страшно пробивалась дума
Сквозь звонко-колкие слова.
И ночь молчала так угрюмо,
В огне пылала голова.
Нам всё казалось так ненужно,
И мы средь шумной суеты,
Глухому жребию послушны,
От жизни прятались в мечты.
Один из нас спросил лениво
(Он был старик в семнадцать лет):
«Что дальше в этой жизни лживой?» —
«Смерть и ничто!» — звучал ответ.
Мы были странно-равнодушны,
Глухие тайны затая,
Пытаясь этой ночью душной
Решить загадку бытия.

13/ VIII, 1923

«Я вижу весь мой жребий чёрный…»

Я вижу весь мой жребий чёрный —
Тоске бесслёзной обречённый.
Я вижу всё, что мне дано,
Что мне судьбою суждено.
Всегда одной, всегда ленивой,
Мечтать о том, неисполнимом…
Смотреть на неба тёмный свод
И знать, что синий сон пройдёт…
Не раз упасть на камень твёрдый.
Просить ответные аккорды…
Искать в запаянном кольце
Несуществующую цель…
Томиться, ждать, ловить мгновенья,
И быть всегда, везде последней…

13/ VIII, 1923

«Я помню — мы шли тогда по дороге…»

Я помню — мы шли тогда по дороге,
И тёплый ветер нам слал привет.
Мы говорили о вере, о Боге.
И поняла я, что веры нет.
Мы говорили, что жизнь бесконечна,
Но жизнь не наша, а жизнь земли.
И было страшно пред бездной вечной,
И все желанья меркли вдали.
И мне хотелось сломить упорство,
Сломить иллюзии тяжких оков,
Разбить надежды печалью чёрствой,
Но не было власти, и силы, и слов…
Она шла рядом с улыбкой ясной,
В её лице я искала ответ.
Но поняла: яд тоски напрасной
На нём никогда не оставит след.
И я пьянела какой-то мукой,
Склонившись тихо к её плечу,
И чуть слышно сказала, сжимая руки:
«Довольно! Больше не хочу!»

25/ VIII, 1923

Жалоба («Все дороги исхожены…»)

Все дороги исхожены,
Все рассказы прослушаны,
На кого-то похожие,
Мои сказки разрушены…
Всё такое обычное,
Всё такое понятное,
Эти крыши кирпичные,
Эти стены дощатые.
Эти вечные жалобы
Утомлённого разума…
Ничего не желала бы,
Не искала напрасно бы…
Только сердце старается,
Сказка рано кончается…
Ах, ничто не изменится,
Ничего не меняется!

27/ VIII, 1923

«Я закрыла тихо ставни…»

Я закрыла тихо ставни
И огонь зажгла.
Чуть скрывая страх недавний,
Тихо села у стола.
Вечер был, как сон неясный —
Разве в первый раз?
И печалью безучастной
Трепетал вечерний час.
Где-то пели и молились,
Только — всё равно.
Тихо звуки доносились
Мне в раскрытое окно.
Бьенье сердца стало чаще,
Билась кровь сильней!
Только вспомню — снова плачу,
Тяжело и горько мне.
Для чего так зло и больно
Оборвалась нить?
Разве этот стон невольный
Можно смехом заглушить?

27/ VIII, 1923

Успенье («Есть мечта, но я её не знаю…»)

Есть мечта, но я её не знаю…
Я молчу, своё окно открыв…
На дворе весёлый день играет,
Слышно пенье и слова молитв.
Я ловлю ласкающие миги,
Тихий шум замедленных шагов…
От страниц давно знакомой книги
Веет грустной нежностью стихов.
Я сама не знаю, что мне надо, —
Отчего такая пустота?
Редкий праздник серого Сфаята
Походил на будни, как всегда.
А кругом чего-то не хватало,
Будто жизнь тонула в пустоте…
Как в насмешку, «праздником» назвали
Этот скучный и обычный день.

28/ VIII, 1923

Сны («Бледные звёзды сверкали…»)

Бледные звёзды сверкали…
Я дрожала в лёгкой дремоте,
Лениво мысли молчали.
И было молчанье в природе,
И было молчанье в печали.
Я подняла ресницы,
Приподнялась на подушке.
В глазах мелькали страницы,
Сама я стала игрушкой,
И вокруг — одни небылицы.
Голова была, как пустая,
Становилось чего-то жалко…
Пронеслась крикливая стая…
Надо мною шептала гадалка,

Еще от автора Ирина Николаевна Кнорринг
О чём поют воды Салгира

Поэтесса Ирина Кнорринг (1906–1943), чья короткая жизнь прошла в изгнании, в 1919–1920 гг. беженствовала с родителями по Югу России. Стихи и записи юного автора отразили хронику и атмосферу «бега». Вместе с тем, они сохранили колорит старого Симферополя, внезапно ставшего центром культурной жизни и «точкой исхода» России. В книге также собраны стихи разных лет из авторских сборников и рукописных тетрадей поэтессы.


После всего

Негромкий, поэтический голос Кнорринг был услышан, отмечен и особо выделен в общем хоре русской зарубежной поэзии современниками. После выхода в свет в 1931 первого сборника стихов Кнорринг «Стихи о себе» Вл. Ходасевич в рецензии «„Женские“ стихи» писал: «Как и Ахматовой, Кнорринг порой удается сделать „женскость“ своих стихов нарочитым приемом. Той же Ахматовой Кнорринг обязана чувством меры, известною сдержанностью, осторожностью, вообще — вкусом, покидающим ее сравнительно редко. Кнорринг женственна.


Повесть из собственной жизни: [дневник]: в 2-х томах, том 1

Дневник поэтессы Ирины Николаевны Кнорринг (1906–1943), названный ею «Повесть из собственной жизни», публикуется впервые. Первый том Дневника охватывает период с 1917-го по 1926 год и отражает ключевые события российской истории XX века, увиденные глазами «самой интимной и камерной поэтессы русского зарубежья». Дневник погружает читателя в атмосферу полунищей, но творчески богатой жизни русских беженцев; открывает неизвестную лакуну культурной жизни русской эмиграции — хронику дней Морского корпуса в Бизерте, будни русских поэтов и писателей в Париже и многое другое.


Окна на север

Лирические стихи Кнорринг, раскрывающие личное, предельно интимны, большей частью щемяще-грустные, горькие, стремительные, исполненные безысходностью и отчаянием. И это не случайно. Кнорринг в 1927 заболела тяжелой формой диабета и свыше 15 лет жила под знаком смерти, в ожидании ее прихода, оторванная от активной литературной среды русского поэтического Парижа. Поэтесса часто лежит в госпитале, ее силы слабеют с каждым годом: «День догорит в неубранном саду. / В палате электричество потушат. / Сиделка подойдет: „уже в бреду“.


Повесть из собственной жизни: [дневник]: в 2-х томах, том 2

Дневник поэтессы Ирины Николаевны Кнорринг (1906–1943), названный ею «Повесть из собственной жизни», публикуется впервые. Второй том Дневника охватывает период с 1926 по 1940 год и отражает события, происходившие с русскими эмигрантами во Франции. Читатель знакомится с буднями русских поэтов и писателей, добывающих средства к существованию в качестве мойщиков окон или упаковщиков парфюмерии; с бытом усадьбы Подгорного, где пустил свои корни Союз возвращения на Родину (и где отдыхает летом не ведающая об этом поэтесса с сыном); с работой Тургеневской библиотеки в Париже, детских лагерей Земгора, учреждений Красного Креста и других организаций, оказывающих помощь эмигрантам.


Стихи о себе

Первый сборник поэтессы. В статье "Женские" стихи, строгий, взыскательный и зачастую желчный поэт и критик Владислав Ходасевич, так писал о первой книге Кнорринг: "...Сейчас передо мною лежат два сборника, выпущенные не так давно молодыми поэтессами Ириной Кнорринг и Екатериной Бакуниной. О первой из них мне уже случалось упоминать в связи со сборником "Союза молодых поэтов".    Обе книжки принадлежат к явлениям "женской" лирики, с ее типическими чертами: в обеих поэтика недоразвита, многое носит в ней характер случайности и каприза; обе книжки внутренним строением и самой формой стиха напоминают дневник, доверчиво раскрытый перед случайным читателем.


Рекомендуем почитать
Верные до конца

В этой книге рассказано о некоторых первых агентах «Искры», их жизни и деятельности до той поры, пока газетой руководил В. И. Ленин. После выхода № 52 «Искра» перестала быть ленинской, ею завладели меньшевики. Твердые искровцы-ленинцы сложили с себя полномочия агентов. Им стало не по пути с оппортунистической газетой. Они остались верными до конца идеям ленинской «Искры».


Молодежь Русского Зарубежья. Воспоминания 1941–1951

Рассказ о жизни и делах молодежи Русского Зарубежья в Европе в годы Второй мировой войны, а также накануне войны и после нее: личные воспоминания, подкрепленные множеством документальных ссылок. Книга интересна историкам молодежных движений, особенно русского скаутизма-разведчества и Народно-Трудового Союза, историкам Русского Зарубежья, историкам Второй мировой войны, а также широкому кругу читателей, желающих узнать, чем жила русская молодежь по другую сторону фронта войны 1941-1945 гг. Издано при участии Posev-Frankfurt/Main.


Актеры

ОТ АВТОРА Мои дорогие читатели, особенно театральная молодежь! Эта книга о безымянных тружениках русской сцены, русского театра, о которых история не сохранила ни статей, ни исследований, ни мемуаров. А разве сражения выигрываются только генералами. Простые люди, скромные солдаты от театра, подготовили и осуществили величайший триумф русского театра. Нет, не напрасен был их труд, небесследно прошла их жизнь. Не должны быть забыты их образы, их имена. В темном царстве губернских и уездных городов дореволюционной России они несли народу свет правды, свет надежды.


Сергей Дягилев

В истории русской и мировой культуры есть период, длившийся более тридцати лет, который принято называть «эпохой Дягилева». Такого признания наш соотечественник удостоился за беззаветное служение искусству. Сергей Павлович Дягилев (1872–1929) был одним из самых ярких и влиятельных деятелей русского Серебряного века — редактором журнала «Мир Искусства», организатором многочисленных художественных выставок в России и Западной Европе, в том числе грандиозной Таврической выставки русских портретов в Санкт-Петербурге (1905) и Выставки русского искусства в Париже (1906), организатором Русских сезонов за границей и основателем легендарной труппы «Русские балеты».


Путеводитель потерянных. Документальный роман

Более тридцати лет Елена Макарова рассказывает об истории гетто Терезин и курирует международные выставки, посвященные этой теме. На ее счету четырехтомное историческое исследование «Крепость над бездной», а также роман «Фридл» о судьбе художницы и педагога Фридл Дикер-Брандейс (1898–1944). Документальный роман «Путеводитель потерянных» органично продолжает эту многолетнюю работу. Основываясь на диалогах с бывшими узниками гетто и лагерей смерти, Макарова создает широкое историческое полотно жизни людей, которым заново приходилось учиться любить, доверять людям, думать, работать.


Герои Сталинградской битвы

В ряду величайших сражений, в которых участвовала и победила наша страна, особое место занимает Сталинградская битва — коренной перелом в ходе Второй мировой войны. Среди литературы, посвященной этой великой победе, выделяются воспоминания ее участников — от маршалов и генералов до солдат. В этих мемуарах есть лишь один недостаток — авторы почти ничего не пишут о себе. Вы не найдете у них слов и оценок того, каков был их личный вклад в победу над врагом, какого колоссального напряжения и сил стоила им война.