Золотые миры - [30]

Шрифт
Интервал

Как жемчуг слова роняя.
Горела звезда Востока
На тёмно-синем просторе.
Веял душный сирокко,
И, пенясь, шумело море,
Там, далеко…

2/ IX, 1923

Триолеты

Посвящается Папе-Коле

У скал синеокого моря
Холодные волны плескали,
И ветер на диком просторе
У скал синеокого моря
Рыдал в необъятной печали,
И острые камни молчали
У скал синеокого моря.
Сверкали солёные слёзы
И слышались стоны глухие,
На каменной глыбе утёса
Сверкали солёные слёзы.
И слышались песни морские,
И бились о камни немые,
Сверкая, солёные слёзы.
Ласкали песчаные косы
Игриво-шумящие волны,
И гребни, как белые розы,
Ласкали песчаные косы,
Нелепым томленьем полны,
И тёмные, шумные волны
Ласкали песчаные косы.
У скал синеокого моря
Сверкали солёные слёзы
И волны в таинственном горе
У скал синеокого моря
Ласкали песчаные косы…
И гордо молчали утёсы
У скал синеокого моря.

2/ IX, 1923

«Мне осталось одно ожиданье…»

Мне осталось одно ожиданье —
Эта жгучая радость земли —
Всё смотреть, как сверкают в тумане
Убегающие корабли.
И тоскливо, порой предвечерней,
Не оглядываясь назад,
В даль глядеть, где узоры чертят
В море тонущие паруса.
Как на острове нелюдимом,
Жить мечтой о заветной дали,
Где, как ветер, проносятся мимо
Еле видимые корабли.

3/ IX, 1923

«Я не верю в то, что после смерти…»

Я не верю в то, что после смерти
Будет жизнь, и радость, и покой,
Что и там года придётся мерить
Счастьем или дряхлою тоской.
Снова жить, и жить совсем без цели,
Знать, что вечным будет тихий день,
Что на это пресное веселье
Не опустится ночная тень.
Знать, что больше ничего не будет,
Что корабль — на тихом берегу!..
Нет, я верю в то, что не осудит
Смерть на эту страшную тоску.

5/ IX, 1923

«Дай мне песен родины далёкой…»

Дай мне песен родины далёкой,
Неизвестной и несчастливой,
Чтобы не было так одиноко,
Так тоскливо и сиротливо.
Знаю что-то, похожее на жалость,
На неназванное желанье…
У меня от родины осталось
Только детское воспоминанье.
Страшно мне, что порвалась навеки
То, что нас соединяло прежде,
Что душа теперь уже калека
И не верит никакой надежде.
Дай мне песен родины далёкой,
Повесть жизни странной и чудной,
Чтобы не было так одиноко,
Так тоскливо и бесприютно.

10/ IX, 1923

Дома(«На дырявом дощатом столике…»)

На дырявом дощатом столике
Тетрадь небрежно лежит
Там трапеций и треугольников
Непонятные чертежи.
Флаг цветной на окне колышется,
Свет и день за окном…
На стене, давно облупившейся,
Календарь, прибитый гвоздём.
На всём вялый след бездействия…
Полка с книгами разных сортов —
Обязательно путешествия
И маленький том стихов.
Здесь ничто не покажется новостью,
Надоело уж всё самой,
И тетрадь с неоконченной повестью,
И разбросанное письмо.
И вся эта жизнь однозвучная,
Как горький упрёк судьбе,
И сама я такая скучная,
Опостылевшая себе.

11/ IX, 1923

Смерть Гумилева(«Ужасный, страшный плен души…»)

Ужасный, страшный плен души,
Предсмертный, слабый крик…
Что в этот миг он пережил,
Что понял в этот миг?
Немой вопрос. Удар свинца.
Налитый кровью взор…
Судьбы, лукавой без конца,
Бесправный приговор.
Ему казался тесен мир,
Он сам себя не знал,
Он шёл на пир, на шумный пир,
И всё не попадал.
Полмира — песнь его стихов,
Пол жизни — ширь и даль,
Какой тоски, каких оков
Не сбросил он печаль!
Унижен, загнан и забыт,
Влача животный страх,
Среди насмешек и обид
Погиб в родных снегах…
Какой загадкой мир предстал
Пред ним в последний час?
Последний стон, ружейный залп,
И нить, что долго он вязал,
Навек перервалась…

20/ IX, 1923

«Я попала в какой-то таинственный круг…»

Я попала в какой-то таинственный круг,
Из которого выхода нет.
Всё в сознанье моём перепуталось вдруг
И смешалось в бессмысленный бред.
Всё, что было когда-то, бесследно ушло,
И одна я в зловещем кругу.
Мне осталось лишь несколько стареньких слов,
А придумать других не могу.
Об одном лишь могу говорить и мечтать,
Даже мысли за круг не идут.
И сломать не могу роковую печать,
Перейти не могу за черту.
Всё о том же, о вечном томлюсь по ночам,
Под унылую песню сверчка.
И похожие дни монотонно звучат,
И в кругу меня водит тоска.

21/ IX, 1923

«Было солнце и ласки лета…»

Было солнце и ласки лета,
То смущены, а то дерзки,
Начертили на сердце приметы
Непонятные арабески.
Их поддразнивал лёгкий ветер,
Море красило в голубое,
Как лучи, они в сердце светят
Неизведанной, сладкой болью.
Всё окрасилось цветом моря,
Всё ласкал бесшумный сирокко, —
И остались знаки, как горе,
Слишком ярки, слишком глубоки.
И теперь предосенний ветер,
Монотонный, сухой и резкий,
Не сотрёт ни за что на свете
Непонятные арабески.

21/ IX, 1923

Изгнание(«Я помню — это было в год ужасный…»)

Я помню — это было в год ужасный,
В годину безотчётных бед,
Все были глухи, немы, безучастны
И слепо верили судьбе.
Вокруг нас море билось и шумело,
Возврата не было назад.
И надо мной, ребячески-несмелой,
Сплеталась первая гроза.
В каюте нашей, маленькой и тесной,
На верхней койке, у стены,
Я в первый раз увидела чудесно
Меня чарующие сны.
А подо мной, внизу, менялись люди,
Их разговор ловила я:
Никто тогда не знал, что с нами будет,
И где сойдём мы с корабля.
Любила я смотреть без слов, без цели
В иллюминатор предо мной,
Как море пенилось и зеленело
И отливало бирюзой.
И страх хватал, когда скрывался в море
Иллюминатор. И казалось мне,
Что прямо я смотрю на дно морское

Еще от автора Ирина Николаевна Кнорринг
О чём поют воды Салгира

Поэтесса Ирина Кнорринг (1906–1943), чья короткая жизнь прошла в изгнании, в 1919–1920 гг. беженствовала с родителями по Югу России. Стихи и записи юного автора отразили хронику и атмосферу «бега». Вместе с тем, они сохранили колорит старого Симферополя, внезапно ставшего центром культурной жизни и «точкой исхода» России. В книге также собраны стихи разных лет из авторских сборников и рукописных тетрадей поэтессы.


Повесть из собственной жизни: [дневник]: в 2-х томах, том 1

Дневник поэтессы Ирины Николаевны Кнорринг (1906–1943), названный ею «Повесть из собственной жизни», публикуется впервые. Первый том Дневника охватывает период с 1917-го по 1926 год и отражает ключевые события российской истории XX века, увиденные глазами «самой интимной и камерной поэтессы русского зарубежья». Дневник погружает читателя в атмосферу полунищей, но творчески богатой жизни русских беженцев; открывает неизвестную лакуну культурной жизни русской эмиграции — хронику дней Морского корпуса в Бизерте, будни русских поэтов и писателей в Париже и многое другое.


После всего

Негромкий, поэтический голос Кнорринг был услышан, отмечен и особо выделен в общем хоре русской зарубежной поэзии современниками. После выхода в свет в 1931 первого сборника стихов Кнорринг «Стихи о себе» Вл. Ходасевич в рецензии «„Женские“ стихи» писал: «Как и Ахматовой, Кнорринг порой удается сделать „женскость“ своих стихов нарочитым приемом. Той же Ахматовой Кнорринг обязана чувством меры, известною сдержанностью, осторожностью, вообще — вкусом, покидающим ее сравнительно редко. Кнорринг женственна.


Окна на север

Лирические стихи Кнорринг, раскрывающие личное, предельно интимны, большей частью щемяще-грустные, горькие, стремительные, исполненные безысходностью и отчаянием. И это не случайно. Кнорринг в 1927 заболела тяжелой формой диабета и свыше 15 лет жила под знаком смерти, в ожидании ее прихода, оторванная от активной литературной среды русского поэтического Парижа. Поэтесса часто лежит в госпитале, ее силы слабеют с каждым годом: «День догорит в неубранном саду. / В палате электричество потушат. / Сиделка подойдет: „уже в бреду“.


Повесть из собственной жизни: [дневник]: в 2-х томах, том 2

Дневник поэтессы Ирины Николаевны Кнорринг (1906–1943), названный ею «Повесть из собственной жизни», публикуется впервые. Второй том Дневника охватывает период с 1926 по 1940 год и отражает события, происходившие с русскими эмигрантами во Франции. Читатель знакомится с буднями русских поэтов и писателей, добывающих средства к существованию в качестве мойщиков окон или упаковщиков парфюмерии; с бытом усадьбы Подгорного, где пустил свои корни Союз возвращения на Родину (и где отдыхает летом не ведающая об этом поэтесса с сыном); с работой Тургеневской библиотеки в Париже, детских лагерей Земгора, учреждений Красного Креста и других организаций, оказывающих помощь эмигрантам.


Стихотворения, не вошедшие в сборники и неопубликованные при жизни

В основу данной подборки стихов Ирины Николаевны Кнорринг легли стих, не вошедшие в прижизненные сборники, как напечатанные в периодике русского зарубежья, так и разысканные и подготовленные к печати к ее родственниками, в изданиях осуществленных в 1963, в 1967 гг. в Алма-Ате, стараниями прежде всего, бывшего мужа Кнорринг, Юрия Софиева, а также издания Кнорринг И. После всего: Стихи 1920-1942 гг. Алма-Ата, 1993. К сожалению, у к автору данной подборки, не попало для сверки ни одно из вышеуказанных изданий.


Рекомендуем почитать
Пойти в политику и вернуться

«Пойти в политику и вернуться» – мемуары Сергея Степашина, премьер-министра России в 1999 году. К этому моменту в его послужном списке были должности директора ФСБ, министра юстиции, министра внутренних дел. При этом он никогда не был классическим «силовиком». Пришел в ФСБ (в тот момент Агентство федеральной безопасности) из народных депутатов, побывав в должности председателя государственной комиссии по расследованию деятельности КГБ. Ушел с этого поста по собственному решению после гибели заложников в Будённовске.


Молодежь Русского Зарубежья. Воспоминания 1941–1951

Рассказ о жизни и делах молодежи Русского Зарубежья в Европе в годы Второй мировой войны, а также накануне войны и после нее: личные воспоминания, подкрепленные множеством документальных ссылок. Книга интересна историкам молодежных движений, особенно русского скаутизма-разведчества и Народно-Трудового Союза, историкам Русского Зарубежья, историкам Второй мировой войны, а также широкому кругу читателей, желающих узнать, чем жила русская молодежь по другую сторону фронта войны 1941-1945 гг. Издано при участии Posev-Frankfurt/Main.


Заяшников Сергей Иванович. Биография

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Жизнь сэра Артура Конан Дойла. Человек, который был Шерлоком Холмсом

Уникальное издание, основанное на достоверном материале, почерпнутом автором из писем, дневников, записных книжек Артура Конан Дойла, а также из подлинных газетных публикаций и архивных документов. Вы узнаете множество малоизвестных фактов о жизни и творчестве писателя, о блестящем расследовании им реальных уголовных дел, а также о его знаменитом персонаже Шерлоке Холмсе, которого Конан Дойл не раз порывался «убить».


Дуэли Лермонтова. Дуэльный кодекс де Шатовильяра

Настоящие материалы подготовлены в связи с 200-летней годовщиной рождения великого русского поэта М. Ю. Лермонтова, которая празднуется в 2014 году. Условно книгу можно разделить на две части: первая часть содержит описание дуэлей Лермонтова, а вторая – краткие пояснения к впервые издаваемому на русском языке Дуэльному кодексу де Шатовильяра.


Скворцов-Степанов

Книга рассказывает о жизненном пути И. И. Скворцова-Степанова — одного из видных деятелей партии, друга и соратника В. И. Ленина, члена ЦК партии, ответственного редактора газеты «Известия». И. И. Скворцов-Степанов был блестящим публицистом и видным ученым-марксистом, автором известных исторических, экономических и философских исследований, переводчиком многих произведений К. Маркса и Ф. Энгельса на русский язык (в том числе «Капитала»).