Золотые миры - [33]

Шрифт
Интервал

Дон-Жуан, бессмертный и воспетый,
Не нашедший идеал.

16/ X, 1923

«Всенощная шла в пустом бараке…»

Всенощная шла в пустом бараке,
Силуэты в сумраке окна…
Тонкий свет, недвижный и неяркий,
На дорогу пролила луна.
Доносилось медленное пенье,
Как всегда звучащее тоской.
Были ярки белые каменья
Под холодной, скользкою луной.
Тишина, о чём-то вспоминая,
Потонула в лунной глубине.
Отчего — я и сама не знаю —
Стало грустно и тоскливо мне?

20/ X, 1923

«Опять мне грустно и опять мне жаль…»

Опять мне грустно и опять мне жаль
Каких-то дней затерянные миги.
Красивая, бессильная печаль
Блуждает на листах раскрытой книги.
Я закрываю медленно глаза,
Мне стало душно, стало как-то тесно,
В полубреду я слышу голоса:
То плачет ветер, плачут чьи-то песни.
Мне скучно и мучительно одной,
В глухой, ещё не названной тревоге.
Я открываю дверь и под луной
Сверкают ярко белые дороги.
Упал прозрачно-тонкий свет луны
На белые облупленные стены,
А на столе — печальны и нежны,
Красиво увядают цикломены.
Неясная, нетронутая грусть
Упала на недвижные ресницы.
Я тихо повторяла наизусть
Стихов любимых быстрые страницы.
Передо мной раскрытая тетрадь…
А за стеной тоскливо плачет ветер.
Закрыв глаза, я молча стала ждать,
Чего-то ждать, во что-то тайно верить.

21/ X, 1923

«Я хочу быть мечтою…»

Я хочу быть мечтою,
Быть одной в целом свете,
Загореться с зарёю
И с зарёй догореть.
Быть мгновенною грёзой,
Быть свободной, как ветер.
На заре бледно-розовой
Не желать и не верить.
Но, сверкнув неумело,
Вдруг померкнули крылья.
И во мглу отлетела я,
В тихий омут бессилья!
И коснулась случайно
Солнце синего платья…
Не жалей, что нечаянно
Я сгорела в закате.

23/ X, 1923

«Из былей, небылиц и снов…»

Из былей, небылиц и снов
Вечер сплетал игру,
И были тусклы и темны
Свечи в сумраке окна,
Звучала ночь, звучала даль,
Тучи таяли, как сны.
Плеча коснулся моего
Луч, скользящий на стене.

25/ X, 1923

«Было, пело, уходило…»

Было, пело, уходило
В золотом полубреду.
Что-то тихо и уныло
Уплывало в пустоту.
Солнце, солнце, луч заката
Над недвижной дымкой гор…
Вечер тихий и крылатый
Крылья в небе распростёр.
Было, билось, отцветало,
За моей стеной молчит…
Солнце в небе разбросало
Ярко-красные лучи.
Солнце, небо, луч игривый,
Ускользающий во тьму.
Сердце тихо, боязливо
Повинуется уму.
Ум какой-то цепью сдавлен,
Сонно шевелится мгла…
Сквозь притворенные ставни
Ночь пришла и унесла…

26/ X, 1923

Мамочке («Смотри на закатные полосы…»)

Смотри на закатные полосы,
На землю в красной пыли.
Смотри, как колеблет волосы
Ветер чуждой земли.
Как сосны вершинами хвойными
Колышут вихри лучей,
Смотри, как лучи беспокойные
Горят на твоём плече.
В недвижном седеющем воздухе
Закат разлил красоту.
Смотри, как арабы на осликах
В закатную даль идут.
Смотри, как маслины дуплистые
Не могут ветвей поднять,
Как искрится золотистая
Волос твоих светлая прядь.
И небо пурпурово-красное
Горит на краю земли,
И что-то хорошее, ясное
Клубится в красной пыли.

28/ X, 1923

«Нет, не кровь в сиянии заката…»

Нет, не кровь в сиянии заката,
А густое, пьяное вино.
Веет предвечерняя прохлада,
И в моё открытое окно
Тихо льётся воздух розоватый.
Нет, не страшная, бессмысленная тайна
Красным флагом жжёт издалека!
Медленно теряют очертанья
С золотым обрезом облака.
Жизнь звучит в каком-то вихре пьяном,
Странно-безотчётна и легка.
Нет, не кровь, не смерть и не проклятье,
В ярком догоранье — тишина.
Не могу холодных глаз поднять я,
Огненным закатом сожжена.
Тонкий луч играет в складках платья
И дорога белая ясна.

29/ X, 1923

«День прошёл, в Сфаяте стало тише…»

День прошёл, в Сфаяте стало тише,
Всё укрылось в сон и тишину.
Черепица щёлкает на крыше,
Рыжий Чарли смотрит на луну.
А луна встаёт из-за Кебира,
Как большой кроваво-медный щит,
Будто страшный глаз следит за миром
И пускает по морю лучи.
Провода на чёрном небе стонут.
Люди спят под сводом красных крыш.
Может быть, приснились миллионы
Тем, кто собирается в Париж.
Или ветер жалобно принёс им
Грубый свист фабричного гудка.
Мокрая, заплаканная осень
Смотрит из-под серого платка.
Больше нет минувшего простора.
На шоссе не слышно голосов.
Плачущая осень распростёрла
Над Сфаятом сумрачный покров.
Медленные, гаснущие миги,
Дрожь и холод плотно-сжатых рук…
На столе письмо, тетради, книги
И от лампы неподвижный круг.
Что? Зачем? Я знаю слишком мало.
Что ж, пора отдаться тишине,
С головой укрыться одеялом
И неловко вздрагивать во сне.
Страшно мне и грустно в этом мраке,
Сонный мир я не могу понять.
Всюду вопросительные знаки
Дразнят испытующе меня.
И в простой, неназванной печали
Бьенье сердца режет тишину…
Мимо пробежал мохнатый Чарли,
Потерявший в облаках луну.

31/ X, 1923

«Довольно! Нет ни силы, ни желанья…»

Довольно! Нет ни силы, ни желанья,
Пусть всё пройдёт, как бред.
Пусть не вернуть душевных содроганий
Легко минувших лет —
Ведь больше нет наивных оправданий
И смысла больше нет.
Я не хочу, сама себя боюсь,
Меня гнетёт каких-то сил избыток,
Ворвавшегося воздуха струю
Ловлю я, как живительный напиток.
А ветер, скрытым ужасом объятый,
Среди бараков мокрого Сфаята
Рассказывает длинные баллады…
И медленно дурманит тихий сон…
Стихи слагаются, как стон…
Не надо!

1/ XI, 1923

«Пусть страшным бременем идут года…»

Пусть страшным бременем идут года
И давит непосильная невзгода,

Еще от автора Ирина Николаевна Кнорринг
О чём поют воды Салгира

Поэтесса Ирина Кнорринг (1906–1943), чья короткая жизнь прошла в изгнании, в 1919–1920 гг. беженствовала с родителями по Югу России. Стихи и записи юного автора отразили хронику и атмосферу «бега». Вместе с тем, они сохранили колорит старого Симферополя, внезапно ставшего центром культурной жизни и «точкой исхода» России. В книге также собраны стихи разных лет из авторских сборников и рукописных тетрадей поэтессы.


После всего

Негромкий, поэтический голос Кнорринг был услышан, отмечен и особо выделен в общем хоре русской зарубежной поэзии современниками. После выхода в свет в 1931 первого сборника стихов Кнорринг «Стихи о себе» Вл. Ходасевич в рецензии «„Женские“ стихи» писал: «Как и Ахматовой, Кнорринг порой удается сделать „женскость“ своих стихов нарочитым приемом. Той же Ахматовой Кнорринг обязана чувством меры, известною сдержанностью, осторожностью, вообще — вкусом, покидающим ее сравнительно редко. Кнорринг женственна.


Повесть из собственной жизни: [дневник]: в 2-х томах, том 1

Дневник поэтессы Ирины Николаевны Кнорринг (1906–1943), названный ею «Повесть из собственной жизни», публикуется впервые. Первый том Дневника охватывает период с 1917-го по 1926 год и отражает ключевые события российской истории XX века, увиденные глазами «самой интимной и камерной поэтессы русского зарубежья». Дневник погружает читателя в атмосферу полунищей, но творчески богатой жизни русских беженцев; открывает неизвестную лакуну культурной жизни русской эмиграции — хронику дней Морского корпуса в Бизерте, будни русских поэтов и писателей в Париже и многое другое.


Окна на север

Лирические стихи Кнорринг, раскрывающие личное, предельно интимны, большей частью щемяще-грустные, горькие, стремительные, исполненные безысходностью и отчаянием. И это не случайно. Кнорринг в 1927 заболела тяжелой формой диабета и свыше 15 лет жила под знаком смерти, в ожидании ее прихода, оторванная от активной литературной среды русского поэтического Парижа. Поэтесса часто лежит в госпитале, ее силы слабеют с каждым годом: «День догорит в неубранном саду. / В палате электричество потушат. / Сиделка подойдет: „уже в бреду“.


Повесть из собственной жизни: [дневник]: в 2-х томах, том 2

Дневник поэтессы Ирины Николаевны Кнорринг (1906–1943), названный ею «Повесть из собственной жизни», публикуется впервые. Второй том Дневника охватывает период с 1926 по 1940 год и отражает события, происходившие с русскими эмигрантами во Франции. Читатель знакомится с буднями русских поэтов и писателей, добывающих средства к существованию в качестве мойщиков окон или упаковщиков парфюмерии; с бытом усадьбы Подгорного, где пустил свои корни Союз возвращения на Родину (и где отдыхает летом не ведающая об этом поэтесса с сыном); с работой Тургеневской библиотеки в Париже, детских лагерей Земгора, учреждений Красного Креста и других организаций, оказывающих помощь эмигрантам.


Стихи о себе

Первый сборник поэтессы. В статье "Женские" стихи, строгий, взыскательный и зачастую желчный поэт и критик Владислав Ходасевич, так писал о первой книге Кнорринг: "...Сейчас передо мною лежат два сборника, выпущенные не так давно молодыми поэтессами Ириной Кнорринг и Екатериной Бакуниной. О первой из них мне уже случалось упоминать в связи со сборником "Союза молодых поэтов".    Обе книжки принадлежат к явлениям "женской" лирики, с ее типическими чертами: в обеих поэтика недоразвита, многое носит в ней характер случайности и каприза; обе книжки внутренним строением и самой формой стиха напоминают дневник, доверчиво раскрытый перед случайным читателем.


Рекомендуем почитать
Жизнь одного химика. Воспоминания. Том 2

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Говорит Черный Лось

Джон Нейхардт (1881–1973) — американский поэт и писатель, автор множества книг о коренных жителях Америки — индейцах.В 1930 году Нейхардт встретился с шаманом по имени Черный Лось. Черный Лось, будучи уже почти слепым, все же согласился подробно рассказать об удивительных визионерских эпизодах, которые преобразили его жизнь.Нейхардт был белым человеком, но ему повезло: индейцы сиу-оглала приняли его в свое племя и согласились, чтобы он стал своего рода посредником, передающим видения Черного Лося другим народам.


Моя бульварная жизнь

Аннотация от автораЭто только кажется, что на работе мы одни, а дома совершенно другие. То, чем мы занимаемся целыми днями — меняет нас кардинально, и самое страшное — незаметно.Работа в «желтой» прессе — не исключение. Сначала ты привыкаешь к цинизму и пошлости, потом они начинают выгрызать душу и мозг. И сколько бы ты не оправдывал себя тем что это бизнес, и ты просто зарабатываешь деньги, — все вранье и обман. Только чтобы понять это — тоже нужны и время, и мужество.Моя книжка — об этом. Пять лет руководить самой скандальной в стране газетой было интересно, но и страшно: на моих глазах некоторые коллеги превращались в неопознанных зверушек, и даже монстров, но большинство не выдерживали — уходили.


Скобелев: исторический портрет

Эта книга воссоздает образ великого патриота России, выдающегося полководца, политика и общественного деятеля Михаила Дмитриевича Скобелева. На основе многолетнего изучения документов, исторической литературы автор выстраивает свою оригинальную концепцию личности легендарного «белого генерала».Научно достоверная по информации и в то же время лишенная «ученой» сухости изложения, книга В.Масальского станет прекрасным подарком всем, кто хочет знать историю своего Отечества.


Подводники атакуют

В книге рассказывается о героических боевых делах матросов, старшин и офицеров экипажей советских подводных лодок, их дерзком, решительном и искусном использовании торпедного и минного оружия против немецко-фашистских кораблей и судов на Севере, Балтийском и Черном морях в годы Великой Отечественной войны. Сборник составляют фрагменты из книг выдающихся советских подводников — командиров подводных лодок Героев Советского Союза Грешилова М. В., Иосселиани Я. К., Старикова В. Г., Травкина И. В., Фисановича И.


Жизнь-поиск

Встретив незнакомый термин или желая детально разобраться в сути дела, обращайтесь за разъяснениями в сетевую энциклопедию токарного дела.Б.Ф. Данилов, «Рабочие умельцы»Б.Ф. Данилов, «Алмазы и люди».