Золотые миры - [21]

Шрифт
Интервал

Сладость жизни и мгновенья
И надежду превратили
В отрицанье и сомненье.
И замолкли песни рая,
Страсть давно во мне остыла,
И душа моя — глухая,
Безымянная могила.
Жизнь меня за всё осудит,
Лучших дней я не узнаю,
Всё, что было, всё, что будет —
Ненавижу, проклинаю.

2/ VII, 1922. Сфаят

«Я себя ненавижу порой…»

Я себя ненавижу порой,
Как в тяжёлом, томительном сне.
С возбуждённой, усталой душой,
Я жалею о прожитом дне.
По дороге исканий глухих
Я в потёмках иду без огня,
Я путей не увижу иных
И никто не увидит меня.
В омертвелой душе, в темноте
Жажда жизни сверкнёт иногда,
И в прозрачной, красивой мечте
Бесполезно проходят года.
Всё пройдёт, всё идёт увядать.
И, крылатое время сгубя,
Только я буду жить и желать,
И до слёз ненавидеть себя.

2/ VII, 1922. Сфаят

Ночь («Шепчут травы сонные…»)

Шепчут травы сонные,
Воздух опьянён,
Очи утомлённые
Не смыкает сон.
Тишина заветная
Дремлет над землёй.
Думы безответные
Веют надо мной.
Шепчут что-то скорбное,
Как им не шептать!
Вечно непокорные —
Их не разгадать.
Даль страшит неясная —
В ней на всё ответ…
Есть желанья страстные,
Только силы нет.
Давит ночь унылая,
Тяжкая, как стон,
Мысли быстрокрылые
Не сплетает сон.

16/ VII, 1922. Сфаят

«Люблю мечты глухое увяданье…»

Люблю мечты глухое увяданье,
Неясное, как призрак, очертанье
Её последней, мимолётной ласки.
Люблю души холодное страданье
В иллюзии безумия и сказки.
Люблю сплетать поблекнувшие розы,
Сплетать в одно и радости, и слёзы.
Люблю терзать в безмолвии забвенья
Души моей померкнувшие грёзы,
Разбитые, распаянные звенья.

22/ VII, 1922. Сфаят

«Душа моя так страстно хочет жить…»

Душа моя так страстно хочет жить,
Могильный мрак в ней больше не проснётся.
Что было раз, то больше не вернётся,
Но след ещё глубок — его не позабыть.
И вторит жизнь унылым перезвоном,
Издалека коварный слышен глас:
«Виденье мрака было только раз!
Молчи, молчи, душа, твой день погас
И ночь твоя бездушным будет стоном».

5/ VIII, 1922. Сфаят

«В тихой безмолвной могиле, под белым крестом…»

В тихой безмолвной могиле, под белым крестом
Смерть приютила страданье на ложе своём.
Злые сомненья и слёзы прорвали душевную тьму.
Холодно, тихо и просто страдать одному.
Кто-то засыпал могилу, ушёл и забыл,
Стоны последние вопль мировой заглушил.
Спит одинокий изгнанник, далёкий, забытый, чужой,
Скрыл глубоко все мечты и страданья — вечный покой.

12/ VIII, 1922. Сфаят

«Мы пришли умирать…»

Мы пришли умирать.
Из холодных снегов, обагрённых в крови,
Унесли мы глухие терзанья свои…
Мы устали и жить, и мечтать.
Счастье наше давно прожито.
Окружающий мир нам и глух и далёк.
Мы — лишь тени былого, мы — жгучий упрёк…
Но кому и за что?
Мы страдали одни…
Мы устали от злобы, обид и борьбы,
Мы остались одни среди гордой толпы
В наши злые, предсмертные дни.
Мы устали томиться и ждать.
Нам остались проклятья да вещие сны…
Из холодных снегов в край цветущей весны
Мы пришли умирать.

22/ VIII, 1922. Сфаят

Хаос

1. «Есть место за пустынною горой…»

Есть место за пустынною горой,
Заваленное острыми камнями.
Там кактусы колючими ветвями
Сплелись с зелёной, свежею травой.
Сухой, колючий куст над глыбой вековой
Обвит едва заметными цветами,
И стонет над холодными камнями
Безжизненной маслины ствол сухой.
Там мировой хаос. В коварные объятья
Сплелись шипы и нежные цветы.
Там мёртвый сон, предвестник темноты,
Там бродят жизнь и смерть — родные братья —
Там чьи-то страшные зловещие следы
И тяготеет вечное проклятье.

2. «Душа человека — холодное, тёмное море…»

Душа человека — холодное, тёмное море,
Он молод, в нём страсти безумная бьётся волна,
Терзанья любви он забыл, и порвалась струна,
Блаженство проклятья узнал он средь мёртвого моря.
О жизни любил он мечтать, но не ждал ничего
От сумрачных дней, что пред ним расстилались далёко.
Он — жертва хаоса. О, люди, не смейтесь жестоко,
О, люди, не троньте, не троньте страданий его!

3. «Промчатся года одинокие…»

Промчатся года одинокие,
Века пронесутся, звеня,
Приблизятся грани далёкие
Последнего, страшного дня.
Всё светлое в мире разрушится,
Опустится тёмный покров,
Сомненья с надеждой закрутятся
В таинственной пляске миров.
Добро станет злом погибающих,
Мечты разобьётся звено,
И в песне веков умирающих
Все жизни сольются в одно.
И смерти аккорды несмелые
Из пурпура, смеха и слёз
Сплетутся в великое целое,
В бессмертный, безмолвный хаос.

18/ IX, 1922. Сфаят

Мечты и звуки («Бесцветность сумрака, беззвучность тишины…»)

Посвящается К.Д. Бальмонту

Бесцветность сумрака, беззвучность тишины,
Неясность мысли, холодность желанья
Влекут ко мне грядущей сказки сны,
Грядущей песни звуков очертанья.
В душевной пропасти, в тревоге упованья
Дрожит несмелый зов моей весны,
И в даль манят таинственные сны,
К бесцельной красоте пустого обещанья.
Что скажет мне грядущий идеал?
Какой тоской он на душу повеет?
Какою выдумкой он сердце мне согреет?
Что принесёт с собой девятый вал?
Но вот неясность сумрака редеет
И хмурятся вдали вершины грозных скал…

15/ X, 1922. Сфаят

«Мне снилось лёгкое, родимое, больное…»

Мне снилось лёгкое, родимое, больное,
То, что слова не могут передать:
Нет этих чутких слов, чтоб рассказать
Всё, что видало сердце молодое.
Мне вспомнилось далёкое, родное,
Терзанья совести мне вспомнились опять…
Но для чего былое вспоминать,

Еще от автора Ирина Николаевна Кнорринг
После всего

Негромкий, поэтический голос Кнорринг был услышан, отмечен и особо выделен в общем хоре русской зарубежной поэзии современниками. После выхода в свет в 1931 первого сборника стихов Кнорринг «Стихи о себе» Вл. Ходасевич в рецензии «„Женские“ стихи» писал: «Как и Ахматовой, Кнорринг порой удается сделать „женскость“ своих стихов нарочитым приемом. Той же Ахматовой Кнорринг обязана чувством меры, известною сдержанностью, осторожностью, вообще — вкусом, покидающим ее сравнительно редко. Кнорринг женственна.


О чём поют воды Салгира

Поэтесса Ирина Кнорринг (1906–1943), чья короткая жизнь прошла в изгнании, в 1919–1920 гг. беженствовала с родителями по Югу России. Стихи и записи юного автора отразили хронику и атмосферу «бега». Вместе с тем, они сохранили колорит старого Симферополя, внезапно ставшего центром культурной жизни и «точкой исхода» России. В книге также собраны стихи разных лет из авторских сборников и рукописных тетрадей поэтессы.


Повесть из собственной жизни: [дневник]: в 2-х томах, том 1

Дневник поэтессы Ирины Николаевны Кнорринг (1906–1943), названный ею «Повесть из собственной жизни», публикуется впервые. Первый том Дневника охватывает период с 1917-го по 1926 год и отражает ключевые события российской истории XX века, увиденные глазами «самой интимной и камерной поэтессы русского зарубежья». Дневник погружает читателя в атмосферу полунищей, но творчески богатой жизни русских беженцев; открывает неизвестную лакуну культурной жизни русской эмиграции — хронику дней Морского корпуса в Бизерте, будни русских поэтов и писателей в Париже и многое другое.


Окна на север

Лирические стихи Кнорринг, раскрывающие личное, предельно интимны, большей частью щемяще-грустные, горькие, стремительные, исполненные безысходностью и отчаянием. И это не случайно. Кнорринг в 1927 заболела тяжелой формой диабета и свыше 15 лет жила под знаком смерти, в ожидании ее прихода, оторванная от активной литературной среды русского поэтического Парижа. Поэтесса часто лежит в госпитале, ее силы слабеют с каждым годом: «День догорит в неубранном саду. / В палате электричество потушат. / Сиделка подойдет: „уже в бреду“.


Стихи о себе

Первый сборник поэтессы. В статье "Женские" стихи, строгий, взыскательный и зачастую желчный поэт и критик Владислав Ходасевич, так писал о первой книге Кнорринг: "...Сейчас передо мною лежат два сборника, выпущенные не так давно молодыми поэтессами Ириной Кнорринг и Екатериной Бакуниной. О первой из них мне уже случалось упоминать в связи со сборником "Союза молодых поэтов".    Обе книжки принадлежат к явлениям "женской" лирики, с ее типическими чертами: в обеих поэтика недоразвита, многое носит в ней характер случайности и каприза; обе книжки внутренним строением и самой формой стиха напоминают дневник, доверчиво раскрытый перед случайным читателем.


Повесть из собственной жизни: [дневник]: в 2-х томах, том 2

Дневник поэтессы Ирины Николаевны Кнорринг (1906–1943), названный ею «Повесть из собственной жизни», публикуется впервые. Второй том Дневника охватывает период с 1926 по 1940 год и отражает события, происходившие с русскими эмигрантами во Франции. Читатель знакомится с буднями русских поэтов и писателей, добывающих средства к существованию в качестве мойщиков окон или упаковщиков парфюмерии; с бытом усадьбы Подгорного, где пустил свои корни Союз возвращения на Родину (и где отдыхает летом не ведающая об этом поэтесса с сыном); с работой Тургеневской библиотеки в Париже, детских лагерей Земгора, учреждений Красного Креста и других организаций, оказывающих помощь эмигрантам.


Рекомендуем почитать
Победоносцев. Русский Торквемада

Константин Петрович Победоносцев — один из самых влиятельных чиновников в российской истории. Наставник двух царей и автор многих высочайших манифестов четверть века определял церковную политику и преследовал инаковерие, авторитетно высказывался о методах воспитания и способах ведения войны, давал рекомендации по поддержанию курса рубля и композиции художественных произведений. Занимая высокие посты, он ненавидел бюрократическую систему. Победоносцев имел мрачную репутацию душителя свободы, при этом к нему шел поток обращений не только единомышленников, но и оппонентов, убежденных в его бескорыстности и беспристрастии.


Великие заговоры

Заговоры против императоров, тиранов, правителей государств — это одна из самых драматических и кровавых страниц мировой истории. Итальянский писатель Антонио Грациози сделал уникальную попытку собрать воедино самые известные и поражающие своей жестокостью и вероломностью заговоры. Кто прав, а кто виноват в этих смертоносных поединках, на чьей стороне суд истории: жертвы или убийцы? Вот вопросы, на которые пытается дать ответ автор. Книга, словно богатое ожерелье, щедро усыпана массой исторических фактов, наблюдений, событий. Нет сомнений, что она доставит огромное удовольствие всем любителям истории, невероятных приключений и просто острых ощущений.


Фаворские. Жизнь семьи университетского профессора. 1890-1953. Воспоминания

Мемуары известного ученого, преподавателя Ленинградского университета, профессора, доктора химических наук Татьяны Алексеевны Фаворской (1890–1986) — живая летопись замечательной русской семьи, в которой отразились разные эпохи российской истории с конца XIX до середины XX века. Судьба семейства Фаворских неразрывно связана с историей Санкт-Петербургского университета. Центральной фигурой повествования является отец Т. А. Фаворской — знаменитый химик, академик, профессор Петербургского (Петроградского, Ленинградского) университета Алексей Евграфович Фаворский (1860–1945), вошедший в пантеон выдающихся русских ученых-химиков.


Южноуральцы в боях и труде

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Три женщины

Эту книгу можно назвать книгой века и в прямом смысле слова: она охватывает почти весь двадцатый век. Эта книга, написанная на документальной основе, впервые открывает для русскоязычных читателей неизвестные им страницы ушедшего двадцатого столетия, развенчивает мифы и легенды, казавшиеся незыблемыми и неоспоримыми еще со школьной скамьи. Эта книга свела под одной обложкой Запад и Восток, евреев и антисемитов, палачей и жертв, идеалистов, провокаторов и авантюристов. Эту книгу не читаешь, а проглатываешь, не замечая времени и все глубже погружаясь в невероятную жизнь ее героев. И наконец, эта книга показывает, насколько справедлив афоризм «Ищите женщину!».


Кто Вы, «Железный Феликс»?

Оценки личности и деятельности Феликса Дзержинского до сих пор вызывают много споров: от «рыцаря революции», «солдата великих боёв», «борца за народное дело» до «апостола террора», «кровожадного льва революции», «палача и душителя свободы». Он был одним из ярких представителей плеяды пламенных революционеров, «ленинской гвардии» — жесткий, принципиальный, бес— компромиссный и беспощадный к врагам социалистической революции. Как случилось, что Дзержинский, занимавший ключевые посты в правительстве Советской России, не имел даже аттестата об образовании? Как относился Железный Феликс к женщинам? Почему ревнитель революционной законности в дни «красного террора» единолично решал судьбы многих людей без суда и следствия, не испытывая при этом ни жалости, ни снисхождения к политическим противникам? Какова истинная причина скоропостижной кончины Феликса Дзержинского? Ответы на эти и многие другие вопросы читатель найдет в книге.