Золотые миры - [20]

Шрифт
Интервал

Разлюбить свою жизнь и весь мир позабыть.

28/ VIII, 1921. Сфаят

«Лениво, тихо догорает день…»

Лениво, тихо догорает день,
Дрожит и меркнет гаснущая тень,
Уныло гаснет солнце за горой
И мгла спустилась синей пеленой.
Чуть пробежал предсмертный ветерок,
Но где-то оборвался и замолк,
И чей-то стон глубокий пролетел
В глухую даль, в неведомый предел.
Последний день, последний день борьбы,
Последний стон над бременем судьбы,
Последний взгляд на вереницу дней,
Былых страданий и былых страстей.
Ещё звучат призывные слова,
Ещё во сне пылает голова
И мысль одна ещё стремится жить,
Но нить оборвалась, немая нить.
Её концов уж больше не связать,
Жизнь прожитую больше не начать.
Года прошли, прошли, как сон пустой,
Прошли унылой, быстрой чередой.
Вся жизнь была бесчувственный обряд,
Но в ней мечты красивые горят.
Их не вернуть, их больше не вернуть.
Окончен путь, тяжёлый, длинный путь.
Пылает ум, пылает голова,
Слова звучат — прощальные слова.
И тихо стон глубокий пролетел
В глухую даль, в неведомый предел.

2/ X, 1921. Сфаят

«Я видела мир в его вечной, безмолвной тоске…»

Я видела мир в его вечной, безмолвной тоске,
В оковах тупого бессилья.
Я видела счастье, я видела свет вдалеке,
Но мимо несли меня крылья.
Я знала немного лучей быстрокрылого дня
Меж дней бесконечных ненастья…
Могучие крылья судьбы уносили меня
От мира, от жизни, от счастья.
Везде проносилась я быстро, как ветер степной,
Неслась я, не зная покоя,
Безмолвная, чуждая мгла впереди предо мной,
А там, позади, дорогое.
К нему не вернусь я, его не найду никогда,
Напрасны пустые усилья.
Всё там, позади, далеко, там увяла мечта,
И в бездну несут меня крылья.

25/ X, 1921. Сфаят

«Есть в мире люди, они унылы…»

Есть в мире люди, они унылы.
У них желанья — в кровавых снах,
У них надежды — на дне могилы,
И счастье бьётся в глухих цепях.
Их речи едки, их речи злобны,
Их смех ужасен: в нём смерть и яд.
Виденью ада мечты подобны
И смотрит в бездну коварный взгляд.
Их думы мрачны, как ночь немая,
Их жизнь проходит, как страшный бред.
В их сердце холод, печаль тупая.
Им нет свободы, им счастья нет.
Над ними веет немое горе —
И песнь неволи, как стон звучит,
А сердце плачет и просит воли…
И цепь грохочет, и цепь звенит

17/ XII, 1921. Сфаят

«О, счастлив тот, кто понял совершенство…»

О, счастлив тот, кто понял совершенство,
Кто понял мир свободною душой,
Пред кем равно страданье и блаженство —
И жизнь есть сон, унылый и пустой.
Кто на былые дни не оглянётся,
Кто не страшится прихотей судьбы,
Кто на своём пути не отзовётся
На слёзы, на страданья и мольбы.
Кто жизнь прошёл с закрытыми глазами,
Кто мир с его тоскою разлюбил,
Кто мог прожить одними лишь мечтами,
И жизнь свою молчаньем победил.

1/ III, 1922. Сфаят

На корабле («Взгляни вперёд — кругом покой…»)

Взгляни вперёд — кругом покой.
Непобедимой красотой
Шумит и плещет на просторе
Печалью скованное море.
Однообразная тоска.
Как будто морю нет предела:
Бушуют волны, дико, смело,
Да в небе вьются облака.
Быть может, там, в дали глухой,
Найдём мы ласку и покой,
И слово тёплого привета.
Но стонет море — нет ответа
И веры нет. Мечта лукава,
Неверный сон и пустота,
Одна немая красота,
Одна лишь скучная забава.
И ждёт нас мёртвая печаль,
Всё та же жизнь с её тоскою,
И блещет ложной красотою
Недосягаемая даль.

16/ III, 1922. Сфаят

Весна («Весёлый май. Цвети, ликуй, весна!..»)

Весёлый май. Цвети, ликуй, весна!
Цвети, задорный мак, средь зелени густой,
Резвитесь облака в лазури голубой
И для души одной
Откройся мир, покой и тишина.
Цвети, цвети, душа, пока весна цветёт,
Пока весёлый мак мелькает средь полей,
Пока так много сил, так много ярких дней,
Цвети, цвети, скорей,
Пока весна цветёт!
Цветут поля, ласкается волна,
Чуть веет тёплое дыханье ветерка…
А в сердце снова бьёт холодная тоска.
О, как ты далека,
Весна, моя весна!

1/ V, 1922. Сфаят

Слава («Кровавой ценою досталась она…»)

Кровавой ценою досталась она,
Из роз благовонных она сплетена,
Их вместе уныло страданье сплело
И гордо они украшают чело.
Но скоро поблекнул прекрасный венок,
Последний завял и распался цветок,
И только шипы всё сильней и сильней
Впивались в чело и давили больней.
Кровавые слёзы стекают с чела,
Последние розы печаль унесла.
Желанное в жизни свершилось давно
И мёртвой рукою разбито оно.

7/ V, 1922. Сфаят

«Шумно год пролетел и исчез без следа…»

Шумно год пролетел и исчез без следа.
Невозможное стало забытым.
Пронеслась, точно сон, длинных дней череда,
Что таилось, прошло неоткрытым.
Всё, что было, блистало, томилось, цвело,
Всё, как сон, промелькнуло, забылось.
И так много свершилось. Так много прошло,
И так мало в душе пробудилось.

11/ V, 1922. Сфаят

«Не увидишь ты в жизни счастливого дня…»

Не увидишь ты в жизни счастливого дня,
Не воскликнешь ты громко: как жизнь хороша!
Не зажжёт в тебе солнце святого огня,
И в бездействии вялом устанет душа.
В утомительной грусти промчатся года…
Только раз ты проснёшься, увидишь, поймёшь,
И в отчаянье страшном себя проклянёшь,
И безмолвное сердце уснёт навсегда.

15/ VI, 1922. Сфаят

«Ненавижу, ненавижу…»

Ненавижу, ненавижу
Я унылые могилы.
Шёпот кладбища я слышу,
И во мне немеют силы.
Эти кладбища немые
Веют мёртвою тоскою,
Это — люди, хоть живые,
Но с умершею душою.
И во мне они убили

Еще от автора Ирина Николаевна Кнорринг
После всего

Негромкий, поэтический голос Кнорринг был услышан, отмечен и особо выделен в общем хоре русской зарубежной поэзии современниками. После выхода в свет в 1931 первого сборника стихов Кнорринг «Стихи о себе» Вл. Ходасевич в рецензии «„Женские“ стихи» писал: «Как и Ахматовой, Кнорринг порой удается сделать „женскость“ своих стихов нарочитым приемом. Той же Ахматовой Кнорринг обязана чувством меры, известною сдержанностью, осторожностью, вообще — вкусом, покидающим ее сравнительно редко. Кнорринг женственна.


О чём поют воды Салгира

Поэтесса Ирина Кнорринг (1906–1943), чья короткая жизнь прошла в изгнании, в 1919–1920 гг. беженствовала с родителями по Югу России. Стихи и записи юного автора отразили хронику и атмосферу «бега». Вместе с тем, они сохранили колорит старого Симферополя, внезапно ставшего центром культурной жизни и «точкой исхода» России. В книге также собраны стихи разных лет из авторских сборников и рукописных тетрадей поэтессы.


Повесть из собственной жизни: [дневник]: в 2-х томах, том 1

Дневник поэтессы Ирины Николаевны Кнорринг (1906–1943), названный ею «Повесть из собственной жизни», публикуется впервые. Первый том Дневника охватывает период с 1917-го по 1926 год и отражает ключевые события российской истории XX века, увиденные глазами «самой интимной и камерной поэтессы русского зарубежья». Дневник погружает читателя в атмосферу полунищей, но творчески богатой жизни русских беженцев; открывает неизвестную лакуну культурной жизни русской эмиграции — хронику дней Морского корпуса в Бизерте, будни русских поэтов и писателей в Париже и многое другое.


Окна на север

Лирические стихи Кнорринг, раскрывающие личное, предельно интимны, большей частью щемяще-грустные, горькие, стремительные, исполненные безысходностью и отчаянием. И это не случайно. Кнорринг в 1927 заболела тяжелой формой диабета и свыше 15 лет жила под знаком смерти, в ожидании ее прихода, оторванная от активной литературной среды русского поэтического Парижа. Поэтесса часто лежит в госпитале, ее силы слабеют с каждым годом: «День догорит в неубранном саду. / В палате электричество потушат. / Сиделка подойдет: „уже в бреду“.


Стихи о себе

Первый сборник поэтессы. В статье "Женские" стихи, строгий, взыскательный и зачастую желчный поэт и критик Владислав Ходасевич, так писал о первой книге Кнорринг: "...Сейчас передо мною лежат два сборника, выпущенные не так давно молодыми поэтессами Ириной Кнорринг и Екатериной Бакуниной. О первой из них мне уже случалось упоминать в связи со сборником "Союза молодых поэтов".    Обе книжки принадлежат к явлениям "женской" лирики, с ее типическими чертами: в обеих поэтика недоразвита, многое носит в ней характер случайности и каприза; обе книжки внутренним строением и самой формой стиха напоминают дневник, доверчиво раскрытый перед случайным читателем.


Повесть из собственной жизни: [дневник]: в 2-х томах, том 2

Дневник поэтессы Ирины Николаевны Кнорринг (1906–1943), названный ею «Повесть из собственной жизни», публикуется впервые. Второй том Дневника охватывает период с 1926 по 1940 год и отражает события, происходившие с русскими эмигрантами во Франции. Читатель знакомится с буднями русских поэтов и писателей, добывающих средства к существованию в качестве мойщиков окон или упаковщиков парфюмерии; с бытом усадьбы Подгорного, где пустил свои корни Союз возвращения на Родину (и где отдыхает летом не ведающая об этом поэтесса с сыном); с работой Тургеневской библиотеки в Париже, детских лагерей Земгора, учреждений Красного Креста и других организаций, оказывающих помощь эмигрантам.


Рекомендуем почитать
Южноуральцы в боях и труде

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Три женщины

Эту книгу можно назвать книгой века и в прямом смысле слова: она охватывает почти весь двадцатый век. Эта книга, написанная на документальной основе, впервые открывает для русскоязычных читателей неизвестные им страницы ушедшего двадцатого столетия, развенчивает мифы и легенды, казавшиеся незыблемыми и неоспоримыми еще со школьной скамьи. Эта книга свела под одной обложкой Запад и Восток, евреев и антисемитов, палачей и жертв, идеалистов, провокаторов и авантюристов. Эту книгу не читаешь, а проглатываешь, не замечая времени и все глубже погружаясь в невероятную жизнь ее героев. И наконец, эта книга показывает, насколько справедлив афоризм «Ищите женщину!».


Записки доктора (1926 – 1929)

Записки рыбинского доктора К. А. Ливанова, в чем-то напоминающие по стилю и содержанию «Окаянные дни» Бунина и «Несвоевременные мысли» Горького, являются уникальным документом эпохи – точным и нелицеприятным описанием течения повседневной жизни провинциального города в центре России в послереволюционные годы. Книга, выходящая в год столетия потрясений 1917 года, звучит как своеобразное предостережение: претворение в жизнь революционных лозунгов оборачивается катастрофическим разрушением судеб огромного количества людей, стремительной деградацией культурных, социальных и семейных ценностей, вырождением традиционных форм жизни, тотальным насилием и всеобщей разрухой.


Исповедь старого солдата

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Кто Вы, «Железный Феликс»?

Оценки личности и деятельности Феликса Дзержинского до сих пор вызывают много споров: от «рыцаря революции», «солдата великих боёв», «борца за народное дело» до «апостола террора», «кровожадного льва революции», «палача и душителя свободы». Он был одним из ярких представителей плеяды пламенных революционеров, «ленинской гвардии» — жесткий, принципиальный, бес— компромиссный и беспощадный к врагам социалистической революции. Как случилось, что Дзержинский, занимавший ключевые посты в правительстве Советской России, не имел даже аттестата об образовании? Как относился Железный Феликс к женщинам? Почему ревнитель революционной законности в дни «красного террора» единолично решал судьбы многих людей без суда и следствия, не испытывая при этом ни жалости, ни снисхождения к политическим противникам? Какова истинная причина скоропостижной кончины Феликса Дзержинского? Ответы на эти и многие другие вопросы читатель найдет в книге.


Последний Петербург

Автор книги «Последний Петербург. Воспоминания камергера» в предреволюционные годы принял непосредственное участие в проведении реформаторской политики С. Ю. Витте, а затем П. А. Столыпина. Иван Тхоржевский сопровождал Столыпина в его поездке по Сибири. После революции вынужден был эмигрировать. Многие годы печатался в русских газетах Парижа как публицист и как поэт-переводчик. Воспоминания Ивана Тхоржевского остались незавершенными. Они впервые собраны в отдельную книгу. В них чувствуется жгучий интерес к разрешению самых насущных российских проблем. В приложении даются, в частности, избранные переводы четверостиший Омара Хайяма, впервые с исправлениями, внесенными Иваном Тхоржевский в печатный текст парижского издания книги четверостиший. Для самого широкого круга читателей.