Золотое колесо - [61]

— Карты этого не показывают, — солгала она свекрови.

Не сказала она несчастной старухе, что много плохого припасено ей и на старость лет. Матуте было немного жаль и маму, и чавелу. Они или все сидели дома, или ходили в церковь. А в церкви священник корил их за пристрастие к гаданью. Они уверяли Матуту, что им вдвоем вовсе не скучно, тем более что у них есть кошка. Матута купил им «Самсунг» с широким экраном, видак, музыкальный центр и даже компьютер «Пентиум», хотя ни они, ни он им пользоваться не могли. Мама решила, что компьютер в доме излишество.

— Подари его Гуманитарному институту, там он нужнее! — велела ему мать.

Матута тут же сообщил в институт, чтобы приходили и забирали компьютер.

— Как записать, от кого подарок, — спросил смущенно завхоз Института, раскладывая бумаги на письменном столе Матуты из мореного тиса.

— От заслуженной учительницы Абхазии Анчабадзе Веры Александровны, — сказал Матута, не сердясь.

Машину унесли. Но вскоре Матуте намекнули, она недоукомплектована.

Он купил от имени матери еще и лазерный принтер. А еще у института денег не было на охрану: компьютер все время воровали. Матута дважды всех поднял на ноги и сделал возврат, а в третий раз не успел…

— А какой это день недели? — спросил хладнокровно Матута, когда чавела открыла ему день, от которого ему можно было отсчитывать свой срок земной.

Какой это день недели? Сию минуту! Дарико стала раскладывать карты.

Матута захохотал и просто справился в календаре.

— 16 августа 1989 года — это будет среда. А в первую же субботу, то есть 19 августа, на третий день, мы обвенчаемся в Лыхненской церкви.

Дарико, которая никогда, ни разу перед этим, даже не намекнула Матуте, что ей хотелось бы видеть узаконенными их отношения, сейчас так бурно проявила радость, словно было забыто, что по всем предсказаниям на третий год после названного дня ей суждено стать вдовой на один день и ни о каком венчании турихе не говорили знаки судеб. Она была счастлива просто от благородного порыва ее гаджио. Она бросилась ему на шею и закружила жигана, паря сама при этом в воздухе.

— Мама зайдет, Даро-дура! — прошептал ей жарко на ухо Матута и поставил чавелу на ноги. И несмотря на то, что он был крепок в руках и в ногах, а чавела — легка, словно перышко, Матута слегка запыхался.

— Мама на рынке! — воскликнула Дарико, подталкивая его к клавесину.

Она сегодня прощалась со своим гаджио.

Когда-то Матута ушел на срок за клавесин, который стоял у полковника Коявы, который на нем не играл, а сам Матута не только играл, но и мечтал стать композитором. А вместо этого, дел де марел три года, пробыл девятнадцать лет там, где пасут медведей. Теперь-то клавесин у него был.

Чавела усадила его за клавесин. Ей хотелось сплясать под песню своего отца. Эту песню Бомборов Кукуна сам пел под гитару в торжественные дни, и весь табор плясал под его гитару и хриплый баритон, а потом раздавались подарки и прощались долги.

Я — цыган с тоскою в сердце и с серьгою в ухе.

Перестали песни петься, что ли, с бормотухи.

Хоть за то, что славим Бога в стольких поколеньях,

примостись, моя тревога, на моих коленях.

Ай, как выйду при народе, я, Мануш-Саструно,

пальцы верные забродят да по жестким струнам.

Хоть за то, что мы страдали, мялись у порога,

примостись в кибитке старой, ты, моя тревога!

Я — цыган. Люблю раздолье. Никогда не плачу.

Расскажу я вам о доле, а тревогу спрячу.

Хоть я вроде тоже что-то для чего-то что ли:

не бывает доли доброй; есть лишь злая доля.

Ай, отдам за злую долю всех своих красавиц,

коли с этой красотою в таборе остались.

Хоть за то, что доля злая далеко-далёко,

ай, живи, огнем пылая, ты, моя тревога!

Я — цыган, с тоскою в песне, старый, одинокий.

И единственный мой вестник, ты, моя тревога! —

Ай-й-й! — сказал Матута и оторвал свои пальцы от клавиш.

— Ай-й-й! — сказала Дарико и замерла вполоборота, замерла с трепещущим платком в руке.

— Хорошо, что я не ушла на рынок, — сказала Вера Александровна. Она стояла в дверях. Дарико подбежала к свекрови, обняла и стала целовать ей руки.

— Погонишь с вами! — смутился Матута и ретировался в другую комнату.

И конечно, женщины заплакали. Они ведь не сомневались в предсказаниях.

Так был отмерен Матуте жизненный срок. И конечно, Дарико не суждено было умереть венчанной вдовой. Карты не солгали и на сей раз. Но все это в будущем. А сейчас…

В ожидании, когда подъедет кто-нибудь из близких, с кем можно будет поехать обедать в эшерскую пацху, Матута сидел в оффисе Офиса, дистанционкой переключая телек с огромным экраном.

Брали интервью у большого министра, нашего земляка. Приятно же, когда там свой гуляет по буфету! — Что скажешь, Седой? — проговорил Матута и прибавил звуку.

— Я истосковался по лозе! — четко произнес министр-земляк.

Сделав это честное и горькое признание, министр грустно-грустно заглянул интервьюеру в самые глаза. Может быть, для покаянного признания он выбрал именно этого молодого журналиста потому, что тот был из передачи, популярнейшей в силу своей неформальности? Кто знает. Но странно, что журналист не понял, о чем ему сообщали. Иначе он не преминул бы ухватиться и развить.