Золотое колесо - [35]

Он только что свершил третейский суд. Если вкратце, то дело было такое. К нему с жалобой явился этот пацан, сын того цыгана, который как раз вышел, хлопнув дверью. Отец требовал от сына часть его дневной выручки, на что сын однажды ответил отказом. Тогда отец в гневе проколол сыну бедро серпом.

Жалобщик-сын настаивал на своем, говоря, что ему уже восемь лет, женитьба не за горами, так что надо собирать деньги на самостоятельную жизнь, к тому же он и теперь помогает матери, скромной уларке. Отец же женился на русской, на стерве Дусе из Маяка, пропадает у нее, пьет и ни кара не делает. Барон постановил, что мальчик может получить удовлетворение, что тут же и было исполнено — мальчик пырнул в бедро ножом непутевого батьку.

Увидев Матуту, барон издал радостное восклицание, встал и направился навстречу, успев цыцкануть пацану, чтобы тот убрался. Цыганок положил свой подарок — серебряную медаль, выдаваемую отличникам по окончании средней школы, — и вылетел из комнаты. Барон пошел с распростертыми объятиями, как всегда при встрече с гангстером, собираясь в последний момент сузить эти объятия до сердечного пожатия руки этими двумя руками. Но по дороге он оценил обстановку, тут же догадался, что гангстер к нему не с требованием, а с некоей просьбой, и потому, подойдя к нему, решительно обнял и прижал гостя к груди. Сухо, но терпеливо Матута позволил барону эту фамильярность.

Покончив с обычными расспросами про житье-бытье и выслушав жалобы барона, что цыганы теперича как бы не цыгане вовсе, Матута уселся у камина и спросил:

— Где твоя сестра?

— Которая сестра? — насторожился барон.

Чертовски Симпатичная Цыганочка, чей взгляд пьянит.

Чертовски Симпатичная Туриха, виновница моей смутной тревоги.

О, мне нужна дева, чьей косой можно стреножить жеребца, чьи глаза темнее налитого винограда, чье тело матово, чьи плечи покаты, а шея как росток, чей стан гибок, а бедра упруги.

О, спеши, я хочу взглянуть на деву, которой суждено иметь надо мною власть.

Нечто вроде этого заклокотало в Матуте, но вслух он произнес:

— А которая на базаре гадает.

— Дарико? — нахмурился барон.

На его лице, как мыльная пена, когда в бане вдруг кончается вода, все еще оставалось дружелюбное выражение. Он имел дело с Матутой и желал иметь дело и дальше как с паханом преступного мира, но, когда речь заходила о семье, тем более о самой ценной сестре, тут же Матута превращался в глазах барона в презренного гаджио, одного из тех, от которых тысячи лет цыганство отгораживается, не желая с ними смешиваться, и изобрело для этого самый лучший способ — жить таким образом, чтобы у самих гаджио не появлялось желания смешиваться с цыганами. Тем не менее он произнес с мягкостью, чтобы сразу не идти на конфликт:

— Она ребенок еще, Матута.

— Хорош! У тебя жены есть помладше.

— Оставим этот разговор, а?

— Будет лучше, если поговорим по-деловому, — предложил Матута с известным в городе спокойствием. Он тоже не хотел идти на конфликт, но проявить жесткость надо было.

С презрением жиган проследил за рукой барона, нащупавшей оружие за поясом. Барон стал приподниматься.

— Короче, сядь! — приказал Матута голосом, от которого барон покорно сел, но руку продолжал держать за пазухой, что, впрочем, не оказывало на Матуту никакого воздействия.

Барон вздохнул. Матута заговорил спокойным и деловым тоном. Он сделает так, чтобы сухумская табачная фабрика закрылась на ремонт, пока цыгане не реализуют свои запасы «Космоса» и «Примы». Это первое.

В ближайшее время бывшие комсомольцы привезут партию «Мальборо», и он даст возможность взять оптом полмиллиона пачек лишь за три рубля сверху. Это второе. Третье: отныне в двух главных точках — на базаре и проспекте Мира, кроме главпочтамта, — рэкет не станет беспокоить цыган. Четвертое: на этих объектах долю будет брать сам Матута, причем снизив налог до десяти процентов. И пятое: он сделает дело у верховного прокурора за 100 тысяч, а также выпишет адвоката, который обойдется барону в 40 тысяч, чтобы брат барона, сидящий за убийство, пошел не по 104-й, а по 105-й статье, где он получит только шесть лет, сидеть будет в Гегуте, где зону кнокает чернота, и выйдет на волю за два года.

И наконец, шестое: пацанка нужна Матуте не как бикса, а почти как жена, и она будет жить в доме Матуты и рожать ему детей.

Барон заволновался. Барон просто обалдел. У него глаза на лоб повылезли от предложенного. От радости Саструно-младший чуть не нажал на курок пистолета за пазухой. Он чуть не сделал то, что сделал с собой Коява-четвертый, который три месяца тому назад, то ли случайно, то ли сердясь на него за неверность, прострелил свой кар. Барон встал и заходил по комнате.

— В натуре, Матута? — барон поправил серьгу в ухе и застенчиво заглянул в глаза Матуте, тоном вопроса выражая свое абсолютное согласие.

Он знал, что с Дарико на базаре случилось эмоциональное включение. Об этом ему доложили уларки, которые час назад шумно влетели к нему во двор, ведя отрешенно улыбающуюся Дарико. Но барон не подозревал, что причиной тому был всемогущий Матута. Он почесал за серьгой. Саструно-младший знал, что Дарико — необыкновенная чавела, и собирался продавать ее недешево, но предложенные Матутой условия превзошли все мыслимые для барона пределы. Он тут же прикинул выгоды, которые сулили ему покровительство Матуты и его конкретные предложения, и пожалел про себя, что деньги так стремительно портились.