— Влас Егорыч, — выпрямился он на звук шагов, — подводу тебе снаряжаем. С треском повезем, как заседателя!
— А ты, Василий, разве тоже поедешь?— удивился Влас.
— Выходит мне попутно.
Второпях напились чаю, наскоро попрощались. Марья поднесла конец платка к глазам, но Влас, смеясь, прикрикнул на нее, и она улыбнулась. Филька взгромоздился на передок, расправил вожжи, оглянулся на то, как устраивался отец в телеге и как подгребал под себя свежее сено Василий, потом поправил шапку на голове и крикнул на лошадь.
Пыль взметнулась и поплыла за телегой. Марья что-то крикнула, Зинаида махнула рукой. Дом остался позади.
Переезжая с грохотом через мостик, Филька попридержал лошадь:
— Тута трахтор-то свалился.
Влас молча кивнул головой. Он поглядывал по сторонам. Приглядевшись к лошади, он усмехнулся внезапно и полувопросительно сказал:
— Некипеловская пегашка-то? Балует?!
— Его! — мотнул Василий удовлетворенно головой. — Поглядел бы ты, Влас Егорыч, как ейный плод выхаживается! Первостатейная будет лошадь! Не хуже, как у его самого!
— Пошто же хуже?! — неожиданно для самого себя возразил Влас. — Никанор разве умнее или издашнее прочих? Да к тому же у него уход за скотиной на чужой глаз кинут был, наемными руками выхаживали ему добро-то...
— Вот, вот! — вспыхнул Василий. — Самое истинное ты говоришь!..
Влас снова замолчал. Как только телега выехала в поля, он ушел в крепкую задумчивость и не слушал того, что ему вперебой говорили Филька и Василий.
С утренних задумчивых и полусонных полей тянуло бодрящей свежестью. Косые лучи солнца выхватывали жаркими пятнами бугры и верхушки далекого леса. И там, где солнце смело и беспрепятственно падало на зеленеющие поля, там сверкала буйная летняя радость, оттуда тянуло предвестием полдневного жара, полдневной истомы.
От утренних задумчивых полей тихая настороженность Власа усилилась. Бродили в нем. как густо заведенный хмель, противоречивые мысли. Кто-то внутри его жарко спорил с ним. Кто-то выталкивал из прошлого того Власа, который озлобленно уходил несколько месяцев тому назад и не верил ни во что хорошее. И этот вчерашний Влас цеплялся за свои опрокинутые мысли и все еще не сдавался.
Но рядом были Филька и Василий. Кругом лежали возделанные коммуною поля. Позади оставалось все виденное, все услышанное, вся перемена к лучшему, которой не скроешь, от которой не отмахнешься. И новый, сегодняшний Влас одолевал вчерашнего.
Заметив, что Влас задумался, и Филька и Василий приумолкли.
— Да-а... — протянул после продолжительного молчания Влас: — Так-то, ребятки, орудуете! Ну, валяйте далее! Валяйте!..
Василий привскочил на телеге:
— Мы, Влас Егорыч, полным ходом! Вот поглядишь! Сам увидишь!.. Эх, Влас Егорыч! Оборачивайся живее! Да мы тебя... Да мы в правление тебя изберем! В управители!
— Ну, ну! — отмахнулся Влас, а внутри у него что-то дрогнуло.
Тогда Филька, распустив вожжи, обернулся и внушительно добавил:
— Верно, тятя... Я слыхал, дяденька товарищ Николай Петрович сказывал: мол, Влас Егорыч, ты-то, хорошим бы в правлении членом был... Верно.
— Ну, ну!.. — опять остановил их Влас, но невольной радостной усмешки согнать с лица не смог.
— И еще ты, бесприменно, — продолжал Василий, — бесприменно и без отказу к празднику к советскому будь! К годовщине этой самой... Станем мы моего Владимира Васильевича актябрить!.. И будешь ты у меня вроде кресного!
Попав на мягкий проселок, телега катила почти бесшумно. Солнце орудовало во всю силу. Вокруг все горело и переливалась ярчайшими красками. Приподнявшись на телеге, Филька гикнул и погнал лошадь.
— Эй! ты! Весельше!..
Влас, наконец, остался один возле железнодорожного пути. Давно уже уехали обратно в Суходольское Филька и Василий. Давно уже ждет он своего поезда. Остро и неумолимо жжет солнце. Томит духота. Томит одиночество.
И вот опять впереди город. Опять впереди работа. И опять дом. Суходольское и семья отодвинулись в сторону, заслоненные городом, работой и всем, что идет вместе с работой. Как несколько месяцев назад, снова станет он, Влас, для дома отрезанным ломтем. Так ли? Влас вслушивается в какие-то свои думы и трясет отрицательно головой: — Нет, не станет. Потому, что многое изменилось, многое перегорело в нем, многое для него стало яснее и ближе.
Кричали паровозные гудки, жила своей жизнью станция. С лязгом проходили груженые и порожние составы, шипели паром паровозы, по путям двигались группы рабочих с лопатами и кайлами. Висели над станцией трудовые будни. И ощущая рабочую сутолоку вокруг себя, Влас перенесся мыслями на стройку. В нем ожил интерес ко всему, что он там оставил. Ему захотелось поскорее вернуться туда, узнать, как проходит работа, что нового случилось там в его отсутствие, поймали ли главных виновников вредительства. Он тепло и радостно вспомнил о Савельиче, об Андрее, об Абрамовиче, о всех, кто окружал его и кто, как он это теперь по-новому осознал, многому научил его.
Он вспомнил, что может вернуться в свой барак, к работе не только как равный, но и как один из лучших, и растерянно-радостная улыбка залила все его лицо. Отложив котомку в сторону, он взглянул на свою раненую руку и удовлетворенно, не замечая этого, вслух сказал:
