— Вот она камуна! — смеялись между тем втихомолку редкие единоличники, притаившиеся возле Суходольской. — Самую лучшую землю захватили, а одолеть силов нехватило!
— Нахапали! Ни себе, ни людям!..
Смущение вползало в коммунаров. Как-то так случилось, что они внезапно увидели многое, чего не замечали раньше. Увидели и хмуро задумались.
Особенно думать заставил этот новый человек, Лундин, во все вникавший, ко всему приглядывавшийся и обо всем имевший свое крепкое и непререкаемое мнение. Он не зря бахвалился в столовой, когда в ответ на недовольство коммунаров пищей пообещал цифрами доказать, что работа в коммуне шла до сих пор не совсем на-совесть. В свободный час цифры и числа эти он выложил пред собранием, и мужики потускнели, нахмурились.
И Василий, как и всегда во всем пылкий и несдержанный, с горечью крикнул:
— Значит, выходит, зря весь огород городили?!
Но, сразу же спохватившись и еще сильнее пылая, с отчаянной решимостью сам себе ответил:
— Да, нет же! Живем!.. Оплошка вышла, ее исправить можно! Нажмем на работу — все исправим!..
— На словах-то легко, — кинул кто-то, затерявшийся за спинами других. — Языком все можно!
— Нет, не языком! — поддержали Василия со всех сторон.
— На самом на настоящем деле! Работой!..
Не отставая от своего приятеля, высунулся из толпы Артем. Его рябое лицо было опалено возбуждением. Размахивая руками, он закричал:
— Истинно, работой!.. Что, рази, не умеем мы все работать? Али не работали всю весну?.. Лодырей у нас мало. Чо напрасно говорить, — не замечали лодырей!.. А вышла промашка. Так это, может, от недогляду, от уставщиков, которые где чего оплошали...
— Сами не маленькие, — вразумляюще остановил его Зайцев. Но Лундин слегка тронул его за рукав и заговорил торопливо вместо него:
— Было, конечно, товарищи, упущение и от правления. Этого скрывать нечего. Не все правление предусмотрело, не всегда по-настоящему и для полной пользы делу расстановку сил производило. Об этом говорить надо. Но всю вину, как говорится, с больной головы на здоровую перекладывать тоже не резон. Нет, не годится так-то! Все вы имели собственное, хотя может и немудрящее, но хоть какое-нибудь хозяйство, и должны понимать, что в таком большом деле, как наша коммуна, хозяйствовать надо сообща и осмотрительно. И друг на дружку спихивать ответственность не годится... Если правление что упустило, надо было вам всем сообща или каждому в отдельности доглядеть, заявить, потребовать. Ведь главные хозяева в коммуне — вы все! Других хозяев нету...
Лундина слушали с угрюмым вниманием. Его не прерывали.
Внимательно, как и другие, слушала его Марья. Слова его о том, что в коммуне хозяева все коммунары, нашли какой-то отклик в душе Медведевой. Она оглянулась вокруг, взглянула на одного, на другого, на третьего — на всех, таких привычных и издавна знакомых, и недоверчиво усмехнулась. И, не сдержавшись, громко сказала:
— Хозяева!.. Этакие-то мы нахозяйствуем! Нет, нам без головы, без командиров нельзя!.. Такое обзаведенье сгрохано, а оно нам не с привычки... Мы вроде рук, а уж голову нам покеда что ясную да умную надо...
Все обернулись в ее сторону и стали глядеть упорно и смущающе. Марья осеклась. Голос ее дрогнул, и она смятенно закончила:
— Не обучена я говорить... Может, что неладно сказала... не обессудьте!..
Но Лундин. не сводивший глаз с нее, улыбнулся ей приветливо, весело сверкнув зубами:
— Все ладно сказала! Все! Не смущайся. Маленько только ошибаешься ты: голова-то ясная у вас. Вы только к общему размышленью, то-есть об общественном, а не только о своем маленьком, не привыкли думать. В этом все дело. Надо сообща строить и управлять! Сообща!
После этого собрания разговоры не прекратились. Они приняли несколько другое направление. Коммунары стали поговаривать о том, что, пожалуй, придется сменить председателя и завхоза и что вот беда — кого же на их место поставят? Вернее всего, этого нового, Лундина.
1.
Топор дрогнул в уверенной руке, и случилось необычайное: острый, вспыхивающий на солнце угол врезался в руку, просадив мясо до кости. Влас растерянно выронил топор и ухватился за пораненную руку. Алая кровь испугала. Он побледнел и сдавленно крикнул:
— Беда...
Работающие поблизости товарищи подбежали к нему и неумело завозились с окровавленной рукой.
— Ух, как ты полоснул!.. Крови-то сколько!.. В больницу надо!..
Власу было больно. Он зажимал рукавом широкую кровоточащую рану, морщился и тревожно и неуверенно успокаивал сам себя:
— Кость-то, кажись, цела... И жилу главную не тронул... Вот какая беда... Как это я оплошал?..
— Оплошал ты, Медведев. Мог без руки остаться!
— Вали скорее на перевязку!
Андрей, подошедший на непривычную сутолоку во время работы, ухватил все быстро взглядом и, поняв с двух слов случившееся, повел Власа в амбулаторию.
— Как ты это неосторожно... — покачал он головой.
— Уж и сам не знаю...
Из амбулатории Влас прошел прямо в свой барак и там, разнося вокруг себя больничные запахи, стал слоняться из угла в угол. Туго забинтованная рука беспокоила его ноющей болью, а еще больше того необходимостью держать ее осторожно и неподвижно на перевязи. Было тоскливо и скучно. Все были на работе, а ему приходилось из-за этой дурной неосторожности своей сидеть без дела в одиночестве. И еще томили слова доктора:
