Жизнь начинается сегодня - [81]

Шрифт
Интервал

Началось с уменьшенного пайка в столовой, потом вспыхнуло испуганным удивлением наиболее хозяйственных и хорошо работающих коммунаров перед неоспоримым фактом невыполнения плана посева. Хозяйство коммуны вдруг раскрылось перед многими коммунарами во всей своей сложности. Были у большинства коммунаров до этого такие настроения: я работаю, исполняю свои обязанности честно и добросовестно, а направлять работу отдельных коммунаров — это дело правления, это не мое дело. С такими настроениями было легко и беззаботно жить. Такие настроения незаметно для себя поддерживали в коммунарах правленцы, особенно Степан Петрович и завхоз.

— Мы, значит, расстанавливаем силы, — говорил Степан Петрович, — наше это дело. На что же это будет похоже, ежели кажный член коммуны руководствовать станет делами?

Коммунары соглашались с этим. Соглашаться было легко и выгодно. Меньше возни, меньше хлопот и ответственности. И если на общих и производственных совещаниях порою подымались вопросы руководства, вопросы проработки плана, то разговаривали об этом, главным образом, руководители, а остальные прицеплялись, к частностям, к мелочам, к тому, что бросалось в глаза и не играло существенной роли в общем плане хозяйства коммуны. Так проскочило мимо здравого и сознательного понимания коммунаров установление контрольной цифры посева... И поэтому-то для многих явилось неожиданным и непонятным, что посевной план выполнен едва на три четверти. Еще непонятней это потому, что большинство было совершенно искренно убеждено, что работали все, за какими-нибудь небольшими исключениями, на-совесть хорошо.

— Как же это образовалось такое? — недоумевали коммунары. — Всё, кажись, ладно было. И робили хорошо. Как же так?

И нашлись догадливые, которые живо отыскали причину:

— Стало быть, свыше сил наплановали. Эка сколько в планте-то нагрохали: без малого семьсот га! На такую громадную цифру и людей и машин не должно было хватить! Ни в коем разе!

— Об этом надо бы сказать правленью. Пусть подумают...

— Вот ты бы, Протопопов, и сказал. Тебе сподручней, ты партейный!

— Партейному хуже... — неуверенно возразил Протопопов. — У партейного строгость... дисциплина. Как вроде военный.

Толки и разговоры эти не могли, конечно, не дойти до правления и до ячейки.

У Степана Петровича в глазах были злые огоньки, когда он первый на ячейке сообщил, что коммунары теперь, задним числом, признают план преувеличенным.

— Сами же слушали, поддакивали, а теперь: «свы-ыше си-ил! нельзя нам осилить эстолько!..» Дурит народ!

Зайцев пристально глядел на него и о чем-то выжидающе думал. Наконец, он со сдержанным гневом спросил:

— А ты тогда постарался коммунарам правильно и толково разъяснить, как надо поднажать, чтобы такой план выполнить на все на сто? Не вышло ли так, что о планах толковали, а до каждого в коммуне он не дошел, и получилось легкое отношение к работе? Не вышло так?

— В коммуне не маленькие. Мужики бородатые. Они разве сами не понимают?

— Ты разъяснял? — настаивал Зайцев.

— Да пошто же ты на меня все, товарищ Зайцев? Разве я один?

— Ты — председатель. При том член партии. С тебя и взыскивается полностью.

Обнаружилось, что и правление, и часть партийцев в первые месяцы жизни коммуны понадеялись в работе на самотек. Обнаружилось, что с коммунарами не вели планомерной разъяснительной работы, что понадеялись на хозяйственное чутье, на привычку справляться самостоятельно со всякими хозяйственными затруднениями, понадеялись на дедами и прадедами завещанное крестьянское «планирование».

Актив спохватился. Сначала людей ошеломило. Они растерялись. Они испугались мысли, что ничего уже не поделаешь, ничем не поможешь тому, что произошло. У многих тревожно заныло: не испорчена ли вконец работа и не провалено ли дело коммуны?

Судили, подсчитывали, выводили:

— Плохо дело. Кругом орудуют кулаки. Пугают, портят, сбивают некоторых коммунаров с толку. И работу, к тому же, наладили не по-хозяйственному. Поторопились. Без расчету и без настоящего плана...

И, подхватывая эти настроения, кто-то уже упорно, хотя и несмело, делал вывод:

— Не справимся с коммуной!.. Конечно, может быть, колхозы — дело полезное и хорошее, ну а у нас, видно, не выйдет!

5.

Трое — Зайцев, Лундин и Николай Петрович — сидели в избе, которую занимал Лундин, и горячо спорили.

На столе шипел и фыркал хозяйский самовар, блюдечко в небывалых синих цветах было переполнено мятыми окурками. Тугие полотнища дыма неслышно колыхались вокруг желтого пламени небольшой керосиновой лампочки.

В раскрытое окно втекала душная ночь. Уснувшее село лежало за окном темное и присмиревшее.

Спорили трое уже давно. Спор был упорный, но немного странный: в сущности все были согласны между собою. Но цеплялись за отдельные слова друг друга, за частности, за мелочи. Все трое устали и легко раздражались.

Началось с того, что Тимофей Лундин осторожно, но уверенно заметил:

— Переборщили тут, пожалуй. Сразу коммуну организовали, высшую форму. Надо бы артель. С артелью справились бы легче.

— Коммуна... — возразил Зайцев. — И с коммуной вполне свободно справиться можно. Только бы хотенье... да люди.


Еще от автора Исаак Григорьевич Гольдберг
День разгорается

Роман Исаака Гольдберга «День разгорается» посвящен бурным событиям 1905-1907 годов в Иркутске.


Сладкая полынь

В повести «Сладкая полынь» рассказывается о трагической судьбе молодой партизанки Ксении, которая после окончания Гражданской войны вернулась в родную деревню, но не смогла найти себе место в новой жизни...


Путь, не отмеченный на карте

Общая тема цикла повестей и рассказов Исаака Гольдберга «Путь, не отмеченный на карте» — разложение и гибель колчаковщины.В рассказе, давшем название циклу, речь идет о судьбе одного из осколков разбитой белой армии. Небольшой офицерский отряд уходит от наступающих красных в глубь сибирской тайги...


Братья Верхотуровы

Рассказ о жуткой драме, разыгравшейся на угрюмых и суровых берегах Лены.Журнал «Сибирские записки», №3, 1916 г.


Гармонист

Журнал «Будущая Сибирь», №4, 1934 г.


Человек с ружьем

История деревенского мальчика Кешки, втянутого грозовыми событиями гражданской войны в самую гущу партизанства.


Рекомендуем почитать
Сердце помнит. Плевелы зла. Ключи от неба. Горький хлеб истины. Рассказы, статьи

КомпиляцияСодержание:СЕРДЦЕ ПОМНИТ (повесть)ПЛЕВЕЛЫ ЗЛА (повесть)КЛЮЧИ ОТ НЕБА (повесть)ГОРЬКИЙ ХЛЕБ ИСТИНЫ (драма)ЖИЗНЬ, А НЕ СЛУЖБА (рассказ)ЛЕНА (рассказ)ПОЛЕ ИСКАНИЙ (очерк)НАЧАЛО ОДНОГО НАЧАЛА(из творческой лаборатории)СТРАНИЦЫ БИОГРАФИИПУБЛИЦИСТИЧЕСКИЕ СТАТЬИ:Заметки об историзмеСердце солдатаВеличие землиЛюбовь моя и боль мояРазум сновал серебряную нить, а сердце — золотуюТема избирает писателяРазмышления над письмамиЕще слово к читателямКузнецы высокого духаВ то грозное летоПеред лицом времениСамое главное.


Войди в каждый дом

Елизар Мальцев — известный советский писатель. Книги его посвящены жизни послевоенной советской деревни. В 1949 году его роману «От всего сердца» была присуждена Государственная премия СССР.В романе «Войди в каждый дом» Е. Мальцев продолжает разработку деревенской темы. В центре произведения современные методы руководства колхозом. Автор поднимает значительные общественно-политические и нравственные проблемы.Роман «Войди в каждый дом» неоднократно переиздавался и получил признание широкого читателя.


Звездный цвет: Повести, рассказы и публицистика

В сборник вошли лучшие произведения Б. Лавренева — рассказы и публицистика. Острый сюжет, самобытные героические характеры, рожденные революционной эпохой, предельная искренность и чистота отличают творчество замечательного советского писателя. Книга снабжена предисловием известного критика Е. Д. Суркова.


Тайна Сорни-най

В книгу лауреата Государственной премии РСФСР им. М. Горького Ю. Шесталова пошли широко известные повести «Когда качало меня солнце», «Сначала была сказка», «Тайна Сорни-най».Художнический почерк писателя своеобразен: проза то переходит в стихи, то переливается в сказку, легенду; древнее сказание соседствует с публицистически страстным монологом. С присущим ему лиризмом, философским восприятием мира рассказывает автор о своем древнем народе, его духовной красоте. В произведениях Ю. Шесталова народность чувствований и взглядов удачно сочетается с самой горячей современностью.


Один из рассказов про Кожахметова

«Старый Кенжеке держался как глава большого рода, созвавший на пир сотни людей. И не дымный зал гостиницы «Москва» был перед ним, а просторная долина, заполненная всадниками на быстрых скакунах, девушками в длинных, до пят, розовых платьях, женщинами в белоснежных головных уборах…».


Российские фантасмагории

Русская советская проза 20-30-х годов.Москва: Автор, 1992 г.