— Обихаживаешь Пеструшку, Митревна, вроде будто себе ее ворожишь.
— Да что вы, глупые! — сердилась Марья. — Она же обчая! Мне любо на нее глядеть. Ишь какая статная и расчудесная! Таких бы в наше стадо с десяток, вот бы хорошо!
А когда в июньский парной и томящий день привели откуда-то красавца быка чистых каких-то немецких кровей, когда красавец, кося налитыми кровью глазами и выгибая могучую шею, стал раздувать жаркие вздрагивающие ноздри и взревел мощно и победно: увидел присмиренных и беспокойно завозившихся в скотном дворе коров, — Мария радостно, молодо и несдержанно всплеснула руками:
— Ой, девоньки! Какие ж теперь у нас телятки пойдут ладные!
И с тех пор еще нежнее стала обихаживать своих любимиц.
Увлеченная работой, мелкими радостями, выпадавшими ей в этой работе, и мелкими же, но неизбежными огорчениями, Мария не сразу почувствовала, что в коммуне происходит что-то тревожное и не совсем обычное. Она знала, что на скотном дворе все обстоит благополучно, что скотина здорова и уход за ней хороший, знала, что к зиме будут готовы теплые скотные дворы, стройка которых уже начата. И ей казалось, что и во всем остальном все идет так же просто, ровно и хозяйственно. Поэтому велика была ее тревога, когда до нее, наконец, дошло, что коммунары недосеяли добрую четверть приготовленной земли и что вокруг этого недосева кипит теперь горячая склока.
— Не помыслю, что такое! — жаловалась она Зинаиде. — Быдто все дружно было, этак, по хорошему сговору, а теперь на неладное вышло...
— По сговору, дружно! — раздраженно усмехалась Зинаида и отвечала матери чьими-то словами: — Прошлепали посевной план! До позору дошли!
— Семян, сказывают, нехватило...
— Если бы об коммуне думали, так хватило бы!
— Вот взять хотя бы скот наш, коровок, — ухватилась Марья за свое. — Обихаживаем мы его, холим, он и растет и пышнеет. Лучше некоторые скотинки стали, чем прежде у хозяев своих. А все почему?.. — Марья задумалась. Сложила руки на груди и ушла на короткое мгновенье в свои какие-то легкие думы.
— Все оттого, — пояснила она, прервав молчание и заставив Зинаиду удивленно насторожиться. — Оттого все, говорю, что с веселой и легкой душой мы там коло скотины ходим. Может, когда и штыримся да спорим, может, и неровно работаем в чем, а хорошо работаем. Нечего греха таить, без хвастовства и похвальбы скажу...
— Другие тоже не худо работают! — задорно поперечила матери Зинаида. — Думаешь, только у нас на скотном?..
— Я и не говорю, что только мы одни... Ведь, Зина, к тому пришлось, что оплошали с посевом. Недоглядели. А, значит, душой к работе некоторые приверженность не имеют... Только и всего.
Зинаида не стала продолжать разговора, словно пропустила слова матери мимо ушей.
Но они ей запали в душу, и она пересказала их Николаю Петровичу, с которым теперь уже не стеснялась оставаться вместе и подолгу беседовать.
Тракторист, ласково поглядывая на девушку, переспросил ее:
— С душой, говорит, к работе? А без души плохо?
— Она так понимает, — оправдывая мать, сказала Зинаида. — У ней понятие прежнее...
— Не плохо понимает! — успокоил Николай Петрович. — Действительно, у кого душа на работе горит, то-есть, значит, сознательность, так тот свои поступки выполняет очень прекрасно... Тут у многих в коммуне нехватает этого. Если бы все, как мать твоя, судили и поступали, здорово вверх пошла бы коммуна!
Зинаиде было приятно выслушать похвалу матери. Обласкав Николая Петровича ясным взглядом потеплевших глаз, она призналась:
— Мамка у нас хорошая. Вот бы отец не ушел, он тоже показал бы себя на работе. Он умный и всякую работу хорошо понимает.
— Власа Егорыча я раскусил. Если бы не его гордость, был бы он лучшим общественным человеком.
— Гордый, верно... — вздохнула Зинаида.
— Ну, я так рассуждаю: обломается он в городе. Не таких там в настоящий вид обращали!
— Хорошо бы, если бы так!
— Обломается! — повторил Николай Петрович.
Его уверенность была приятна Зинаиде. Доверчиво придвинувшись к нему, девушка легко вздохнула.
— Об чем это? — пригнулся к ней Николай Петрович, пытаясь заглянуть в ее глаза.
— Ни об чем... Устала немножко. С ребятишками за день умаешься, просто ног под собой не чувствуешь. Шумят они, глаз за ними все время нужен.
— Орава боевая!
— Боевая! — согласилась Зинаида. — И все-то они такие славненькие, коротышки живые!
— Любишь ты, видать, ребятишек, — странным каким-то голосом отметил Николай Петрович. — Хорошо им, наверно, с тобой!
Зинаида смутилась. Слова эти спугнули в ней что-то, и она заспешила:
— Ой, заболталась я! Пойду. Поздно уж...
Вечер дышал бодрящей прохладой. С полей наносило густые медвяные запахи. Где-то за деревней скрипел коростель.
Зинаида пришла домой возбужденная. Мать уже была в постели, и девушка, проходя мимо нее, с необычной нежностью сказала:
— Легла, мама? Устала, поди, намаялась?
4.
Мелкие нехватки и неустройства в коммуне, проходившие до последнего времени легко и почти неприметно, вдруг стали почему-то тягостно ощутительными. Словно скопились они, вышли наружу из каких-то темных, потаенных углов и впервые резко и крикливо бросились всем в глаза.