— Превеликое спасибо партейной ячейке, — сказал он, полуобернувшись к Зайцеву, — что она помочь дала собраться нам, этому сходу, собранию, значит. Получили мы этак, товарищи, нынче ход и давайте соединяться на дальнейшее!.. Не было, видать, до сей поры нам вниманья, ну, не понимали и мы сами своих окончательных правов. Теперь давайте об себе думать, об своих правах!..
— Кто же тебя твоих правов решал? — возмущенно выкрикнул Степан Петрович, сидевший за столом рядом с Зайцевым.
— Не мешай говорить! — одернул его Зайцев.
— Кто, спрашиваешь, решал правов? — уцепился Артем за выкрик Степана Петровича. — А первее всего темнота наша и малограмотство! И кроме прочего — вы, наши коноводы... Отчего вы нам раньше не растолковали насчет всего подобного?
— Отчего? — не выдержав, подскочил Василий, все время порывавшийся помочь Артему ярче и сильнее выразить его мысль.
— Оттого, — продолжал Артем, возбуждаясь своими словами, поощрительным выкриком Василия и напряженным вниманием собравшихся, — оттого, что если взять тебя, к примеру, Степан Петрович, то ты сам из середняцкого круга, мурцовки ты никогда, как мы, не хлебал, и жисть у тебе происходила завсегда сытая и гладкая.
— Ну, загнул!.. — криво усмехнулся Степан Петрович. — Ты еще меня в кулаки запиши! Валяй!
— Об кулаке никто не говорит, в кулаках тебя, Степан Петрович, никто не считает. Что напрасно говорить! А душа все же у тебя не бедняцкая... Ты возьми любого из нас — мы все на один фасон! У всех по единой рубахе, да и то по латанной-перелатанной...
— Справедливо!.. Правильно!.. Истинная правда!.. — ободрили Артема со всех концов.
— Мы все на один фасон! Конешно! — подожженный сочувствием и поддержкой собрания, повторил Артем. — Мы один другого наскрозь видим... Вот послухай-ка Василия, дружка моего, товарища, об его приключении с сеном, значит, с Галкиным, заимощником...
— Давай, Артем, я сам сказану!.. — пылая нетерпением, вмешался Василий. — Сам, брат, своелично бедняцкому собранию докладать стану!
— Сам?.. — приостановился Артем, словно прислушиваясь к своему чему-то, внутри себя. — Ну, коли сам... Значит я кончаю, товарищи! Даю очередь Василию!
7.
Василий, стремительно расталкивая тесно сгрудившихся мужиков и баб, пробрался к столу. Василия подгоняло нетерпение. Его порывало говорить, высказаться. Сказать этим собравшимся, своим, знающим его издавна, сказать обо всем, что накопилось, что накипело. Ему казалось, что вот стоит только выйти и начать говорить, и он все скажет, и его будут слушать с жадным сочувствием и пониманием, его будут прерывать одобрительными возгласами, его станут хвалить. Но, очутившись перед сотней глаз, пытливо и выжидательно впившихся в него, он сразу обжегся смущеньем, он почувствовал, что во рту у него пересохло и слова стали поперек горла.
— Говори! — сказал ему подбадривающе Зайцев. — Тебе дадено слово.
— Товарищи! — хрипло выдавил из себя Василий. — Товарищи! Как, значит, взялся я за корма...
— Ты смелей, Василий, — крикнули от порога. — Не робей!
Василий воспринял этот крик, как меткий и больной удар. Он поднес руку к подбородку, почесал редкую щетину бороды, проглотил с трудом слюну.
— Не с привычки я, ребята... — криво усмехнулся он и опасливо оглянулся по сторонам. — Я не робею, а не с привычки, значит...
— Шпарь, и все!
— Ты не тяни, — поглядел на него с усмешкой Степан Петрович. — Засох у тебя язык-то, што ли?
Тогда Василия сразу прорвало. Обернувшись к Степану Петровичу, он почти угрожающе поднял руку.
— Я не учен... Разговаривать-то где мне было обучаться? Ну, я как могу. И скажу об нашем бедняцком деле. И о сокрытии кулаков... Обо всем скажу!
— Скажи! Скажи, Василий! — сразу зашумели со всех сторон. И Василию от этого шума, от этих возгласов стало внезапно легко и удобно. Пришли слова, которых еще за минуту до этого трудно было отыскать, прошло смущенье, окреп голос.
Василий воодушевился и рассказал про свои мытарства. Он подробно и образно представил, как с ним разговаривал Степан Петрович, как приняли его в сельсовете. Он пояснил, кто такой, по его мнению, Галкин.
В избе-читальне стало жарко. Коммунары слушали Василия с тугим, упорным вниманием. У коммунаров раскраснелись лица. Задние надвинулись на тех, кто сидел впереди на лавках, и сдавили их. Кто-то тяжело сопел. Кто-то крякал, словно прочищая горло для крика. Зайцев, захватив двумя пальцами кончик уха, весь повернулся к Василию. Степан Петрович налег всей тяжестью своего тела на парусиновую сумку и хмуро усмехался.
— Поэтому, товарищи бедняки и батраки, — закончил Василий, — желаем мы просмотр сделать середняков... Поскрести желаем их: не выскочит ли у кого кулацкая морда!.. Желаем перешерстить! До самого грунта! Вот!..
Слова Василия были покрыты ревом одобрения. Его выступление как бы прорвало плотину. К председательскому столу сразу подскочило несколько человек, рвавшихся высказаться и требовавших себе слова. Зайцев замахал на них руками:
— Порядок! По порядку, товарищи!.. Нельзя сразу всем!
Порядок установить удалось не скоро. И когда шум немного утих, когда один за другим стали выходить к столу и высказываться коммунары, бедняки, которые никогда раньше ни на каких сходах и собраниях не разговаривали, когда почувствовалось, что что-то сдвинулось с мертвой точки, Степан Петрович сжал свою брезентовую сумку, широко раскрыл глаза и наклонился к Зайцеву:
