Живы будем – не умрем. По страницам жизни уральской крестьянки - [88]

– Кто не боится темноты, бегите за врачом.

На улице была темень и непролазная грязь. Мы крепко держались за руки, чтобы не упасть в канаву или глубокую дорожную лужу. К нашей радости, врач жила недалеко. Она первой быстро зашла к нам в палату и наклонилась к больной. Сердце мое сжалось от жалости к Ире, я отошла в сторону, чтобы не видеть страданий и мучений своей соседки, только в конце услышала, что толчком к эпилептическому припадку мог послужить спертый воздух и переутомление, а главное, что таким больным жить надо не в интернате. После Ира уснула, мы накрыли ее на полу одеялом. Бедная Серафима М., она никогда не знала покоя, нас было много, а она одна-единственная врач с высшим образованием на всю огромную округу. Помню, мы все к Ире хорошо относились, не отказывали в помощи и советовали ей не ходить одной в свою деревню.

Врач, уходя, поинтересовалась: а где же наша ночная нянька? Мы не выдали тетю Шуру, потому как сами выпроваживали ее из интерната домой. Уверяли, что вьюшку у печи закроем вовремя, ни угара, ни пожара не будет, к тому же было жалко смотреть на няньку, как корчится она всю ночь одетая на голой лавке «в столовой», да еще без подушки под головой. Но главная причина от ее избавления была в другом: она по-страшному, громко портила ночью в нашей «столовой» воздух. Утром мы все ей отвешивали комплименты:

– Ну и нагазовала! Чё, картошки объелась?

– А ежели припрет, дак чё? – отзывалась она.

Была еще одна тайная причина обходиться без нее. У старшеклассников начали образовываться парочки, они прятались от всех глаз за печкой.

Правду у нас говорят: «готовь сани летом». Стояла глубокая осень, уже хорошо подмораживало, а у меня нет ни валенок, ни пальто, и это по нашим морозам! Мы обе с мамой горевали. Как-то раз пришла к нам соседка Ульяна В., и мама не могла не поинтересоваться:

– Не найдется ли у тебя для Тани какого-нибудь старого пальто от дочерей?

Ульяна В. сказала, что недавно выбросила на конюшню Нинкино старое пальто, но оно изношено до последней нитки.

– Иди бери, мне не жалко.

Вскоре мама принесла его в каютку. Батюшки-свет, мама родная! Я закрыла лицо руками, дотрагиваться до него не хотелось. Почему-то оно мне напомнило выброшенный парашют. Оно было непонятного цвета, широченное, до пят, с выцветшим воротником… Но в школу-то идти надо, а на дворе холод! Я его надела.

– Ты как мышь в пологу, – засмеялась мама и осеклась.

– Ничё, Таня, сейчас его подладим – лучше нового будет. Шибко отрезать не будем – ногам теплее. И пойдешь ты в школу, как яшенька[26] – а ворот-то какой шикарный! Поставишь – и в голову не дует. В таком пальте и мне заботы меньше. Оно еще в полуноше. Носи да приступи…

Мама безудержно хвалила пальто, взятое с конюшни. Я только улыбалась, а что оставалось делать?

– Теперь, мама, подумаем об обуви для предстоящей зимы.

– Думай не думай, пимы с неба не падут. Придется Кокины бахилы надевать.

В те годы новые валенки из магазина – неслыханная роскошь, к тому же не по нашему кошельку. Тетушкины старые, великие, неуклюжие, тяжелые самокаты, как сколотни, в них только ноги ломать. От бесконечного употребления верх у пимов был обтрепан и свисал клоками. Тетушка тут же предупредила меня, чтоб я не вздумала верх ровнять, так «голяшкам теплее».

Она подарила их мне «с легкой руки да с простой души». Помню, ходить в них было неудобно, ноги болтались, мерзли, а выбросить жалко: «деньги когда-то были плачены». Больше мы голову себе не морочили и ничего другого не искали.

– Будем обновлять мой парашют, – сказала я маме и подмигнула, уходя.

Отлично помню, как в таком одеянии, с котомкой из грубой мешковины за плечами вошла я в село Благовещенское первый раз. Был ветер. Полы широкого огромного пальто поднимало, трепало на ветру, они разлетались, и не было человека, кто бы, встретив меня, не обернулся. Каждый с удивлением, любопытством рассматривал меня. Наконец я услышала отчетливо:

– Если эту девчонку поставить в огород, попросить развести руки в стороны, готово чучело огородное, тут не только ни одна ворона в него не залетит, а ни один цыпленок с испуга не забежит.

Эти двое от души расхохотались. Засмеялась и я вслед, в таких случаях надо уметь посмеяться над собой.

Вот таким пугалом огородным ходила я всю зиму, будучи выпускницей.

Я люблю начало зимы. Только первый пушистый снег и первая любовь так хороши. Они похожи своим неожиданным появлением и исчезновением, легким волнением и ожиданием нового, они чисты и желанны, но проходящи. Они томят душу и остаются с тобой на всю жизнь. Я опишу, как ходила до дома зимой одна.

Узкая тропинка вела из Благовещенска к опушке леса, возможно, ее проделали первые охотники. Узкая настолько, что, если встретишь человека, не разминуешься, а если отступишь в сторону, то сразу окажешься по колено в снегу. Вскоре дорожку протопчут люди, сани, дровни с сеном, дровами, и станет идти легче. Если дорогой начинал идти снег, то я не сводила глаз с неба – оно служило мне барометром. Частенько трепетало мое сердце, но я утешалась тем, что дорожка идет у самой кромки леса, а если подует, то лес не даст разгуляться ветру. Нередко ветер пробирал насквозь, давил в спину. Тут главное – идти вперед, не останавливаться, не терять под ногами торную дорогу.