Живы будем – не умрем. По страницам жизни уральской крестьянки - [85]

Мы с Машкой ткнулись в кладовку со своим добром.

– Понаедут тут всякие, а потом вещи теряются, – сказал с хохотком встречный парень и уступил дорогу.

– Прошу пройти в продуктовый склад, только знайте: у нас не воруют, а то секир башка сделаем.

«Мне тут и скучать не придется, – подумала я. – Веселая ожидается житуха». Ночью было нестерпимо душно, форточек нигде не было. В палате жило 16 девчонок, а всего в интернате ютилось около 40 человек. Семь парней жили в здании напротив нашего, на втором этаже. При такой перенаселенности поддерживать в нем порядок было очень трудно. В нашей палате кроме кроватей и нескольких тумбочек был только один, и то неширокий, плательный шкаф, в нем всегда не было порядка, а проще сказать «черт ногу сломит». Как сейчас помню, на другой день, подходя к интернату после уроков, мы обнаружили выставленный дозор, а в самом интернате все было перевернуто вверх дном, такого бедлама я отродясь не видывала. Обретенная свобода и временная бесконтрольность дали его обитателям почувствовать свое счастливое детство. Ребятня веселилась от души: бегали по кроватям, сдвинув их беспорядочно, швыряли подушками, прыгали, гонялись друг за другом, локшили[25], бутузили без разбора всех, кто попадал под руку. Вслед обидчикам летели портфели, подталкивали скамейку под ноги, роняли в кухне ведра, внезапно прыскали изо рта водой, при этом душераздирающе визжали и хохотали. Кое-кто прятался за печками, а отстоявшись и отдохнув, с новой силой набрасывались на виновников, хотя кто тут разберет, где правые, а где виноватые.

Девчонки орали так, что «уши сквозь». Во всем помещении стояла пыль столбом. Да что там пыль, мне казалось, что стены и те ходуном ходят. Я никогда не видела таких потасовок: вокруг нас с Машкой крутились пацаны и, ухватившись за нас, сделали живой щит. Все, кто были посмелее, покрепче и побойчее, веселились по полной программе, а те, кто были тихони, облюбовали себе на кухне укромное местечко и, как заядлые игроки, «жарились» самодельными картами в дурака и «Акулину».

Как выяснилось после, главным было ничего не ломать, не бить больно и, конечно, не жаловаться воспитателю. Когда царившая неразбериха достигла апогея, вдруг по цепочке передали с улицы только одно слово «идет», как вмиг будто магически все перевернулось на обратное: спешно сдвигали на свои места скамейки и кровати, скоропалительно их застилали, подтирали полы, водружали на свои места ведра и котлы. Самым удивительным было то, что делали все это быстро и слаженно, не мешая друг другу, не ссорясь, не разбираясь, чьих это рук дело. В конце кулачного боя все схватывали на ходу портфели и сломя голову неслись в столовую, тут же с ходу забегали за стол и, как ни в чем не бывало, усаживались на свои места. Разумеется, портфели хватали чей попадет под руку, зная, что по ходу дела разберутся. На этот раз дозор был надежный и сработал на «отлично».

Кулачный бой выдавали розовые лица, запах пота и растрепанные космы девчонок. Я увидела в окно воспитателя, который тяжелой походкой неторопливо шел на свое рабочее место.

Воспитатель приходил к нам всегда в длинном черном пальто с толстой книгой под мышкой, в больших серых валенках с калошами. Так выглядел он с осени и до тепла. В интернате он сначала молча обходил свои владения, тщательно их осматривал, давал замечания дежурным. Все дела выполнял неторопливо, основательно, а главное, не утомлял нас словами и жестами. В конце осмотра он усаживался во главе длинного стола и начинал читать. Это означало, что и мы обязаны заняться умственным трудом. Мест за столом всем не хватало, и так уж здесь повелось, что мы, старшеклассники, должны были уступить места пионерам. Их надо держать под постоянным присмотром.

Мы, «старики», занимались, где придется. Я облюбовала окно в палате. Сидя на уголке кровати, я отлично пристроилась к окну и работала в тишине. Чем дольше мы здесь жили, тем больше мы не чаяли души в нашем воспитателе. К нему была любовь у всех взаимная. Он всегда все видел и понимал, что добрая половина из нас не знала отцов, и старался, как мог, заменить их нам хоть на время. По-отцовски он закрывал глаза на наши шалости, был добрым и строгим, умел похвалить и пожурить. А что касается кулачных боев, то он догадывался, что когда-то это все снова повторится, а искать зачинщиков – дело проигрышное и бесполезное. Больше внимания уделял нашим малышам, пятиклассникам. Помогал делать уроки, проверял дневники, беседовал с учителями, писал письма родителям. Следил, чтобы были записаны все домашние задания, выставлены отметки.

Вместе с поварихой тетей Любой составлял меню и закупал продукты. Дел у него было – хоть отбавляй. Во всей школе это был единственный отец, у которого было слишком много детей. Его заботу и внимание я ощутила, когда в десятом классе крепко поранила ногу вилами на сельхозработах. Известно, что осенью все труженики села торопятся на полях, но рук у них не хватало, и тогда им на помощь приходили мы, школьники. Начиная с четвертого класса трудились мы ежегодно весь сентябрь месяц на уборке картофеля. Эта безвозмездная, бесплатная помощь колхозу, а после совхозу растянулась не только на все школьные годы, но на студенческие и далее не на один десяток лет. Помню, когда я училась еще в четвертом классе, старшеклассники копали вручную вилами каждый свою делянку, а мы, малыши, собирали за ними картофель в ведра и наполняли мешки.