Живы будем – не умрем. По страницам жизни уральской крестьянки - [83]

Помню, пока я терзалась, боясь сделать ошибку, рядом со мной стояла моя подружка Машка – худенькая, беленькая, тихая. Мне вдруг стало неловко покидать ее, ведь она затоскует без меня, а то и вовсе растеряется от своей неприспособленности, да и тетя Вера наверняка хочет, чтоб мы держались вместе, ей спокойнее. В это время мимо по коридору, гремя ведрами, пробежала худая, как доска, уборщица, а наше молчание нарушила Галина Федоровна:

– Тетя Нюра, помогите устроиться на квартиру двум девочкам из Ленска.

Она посмотрела на нас оценивающе и бросила мимоходом:

– Айдате ко мне жить. Дом рядом со школой, утрами будете высыпаться, я много не возьму, а сейчас подождите меня на улице, я класс домою.

Я уже смекала, что часть денег, которые получу от мамы на неделю, сэкономлю для уплаты за квартиру, а про нее ничего не скажу маме, пусть думает, что живу в интернате. Вскоре выбежала тетя Нюра, и мы подкатили к добротному дому наискосок от школы. «Кучеряво живет тетя Нюра», – подумала я. А ее уж с телеги как ветром сдуло. Она была быстрая, жилистая, работящая. Про таких у нас говорят «на месте не посидит». От длительной работы в школе стала она громкоголосой командиршей.

Женщины, по-видимому, «договорились на берегу, прежде чем плыть через реку», и разошлись. Мы с Машкой вошли в дом и топтались на месте у порога, рассматривали квартиру, так нежданно-негаданно свалившуюся на нас. Войдя в избу, тетя Нюра сразу же затараторила и свалила все в одну кучу:

– Спать будете вместе на гопчике, а как замерзнете, то лезьте на печь… Еду готовить для вас мне некогда, перебивайтесь, как можете; вечером наварю картошки или какое хлебало сварганю.

Муж тети Нюры был тут же в избе и молчал. Он ничего еще не понял. С виду здоровый и еще не совсем старый, он тяжело дышал, и было ясно, что муж не желал участвовать в проектах жены. За «бедовой бабой» ему было не угнаться, а тут и взятки гладки. Она же видела все разом и мгновенно действовала.

Надо сказать, что обстановка в избе была для нас привычной. Сначала в ней ты всегда увидишь большую русскую печь, она стоит посреди избы. Рядом с ней был широкий деревянный гопчик, он выполнял две важные функции: с него все обычно заскакивали на ночь на широкие деревянные полати под потолком и под гопчиком, как водится, со стороны кухни маленькая дверца уводила хозяйку в подполье, где хранились на зиму запасы.

Пообглядевшись, я забросила маленький черный портфель, более похожий на мячик, который верно служил своей хозяйке с пятого класса, и котомку с вещами на гопчик, а Машка поставила свое добро в дальний угол печи. Устроившись, мы решили пройти по всему селу, а вернулись к тете Нюре в новом статусе «фатеранты», как она нас окрестила. Надо было срочно готовиться к школе, ведь завтра 1 сентября, а мы как-никак выпускницы.

Утром на другой день я надела белую блузку, синюю юбку на резинке, повязала на волосы белый бант, на ноги надела белые носки с зеленой полоской, сунула ноги в черные ботинки со шнурками, дырявые у больших пальцев ног, уже не годные для ненастья, и пошагала в школу. К своей нестандартной одежонке я давно привыкла, даже внимания на нее не обращала. В котомке у меня еще имелась мамина старая визитка, по-теперешнему пиджачок, кирзовые сапоги, платок – это на случай ненастья. Вот и весь гардероб выпускницы. Все так и было, как сейчас помню: детство без игрушек, юность без обновок. Мы тогда желания свои и те подавили. В школе весь год сидели с Машкой за одной партой. Перед новыми учителями старались не ударить лицом в грязь и очень скоро приобрели новых друзей.

У нас тогда наметилось своеобразное разделение труда. У Машки плохо удавались чертежи, зато она с удовольствием учила химию и копалась в немецком. Мне чертежи поддавались, математикой и физикой я была увлечена, зато принципиально не желала даже слышать немецкую речь. Мы словно дополняли друг друга: Машка любила историю, а я – литературу. Часто мы обменивались знаниями. Уроки делали систематически и увлеченно.

Утром мы наскоро пили сладкий чай с хлебом, в обед ели «что Бог пошлет». Иногда случались праздники в нашей трапезе: тогда радовались дешевым конфеткам или прянику, запивая чаще холодной водой. Я не любила теплый чай, он напоминал мне телячье пойло. Однако, как сейчас помню, все время хотелось есть, все уроки, от первого до последнего.

Хоть редко мы были сыты, но спали всегда крепко. Сначала вдвоем укладывались на голый гопчик, жались друг к дружке. Машка была побогаче меня: имела подушку и простыню. Я этого не имела. Мы клали под голову ее подушку и укрывались простыней, но Машка боялась столкнуть меня с высокого гопчика на пол, а потому «от греха подальше» перебиралась со своим добром на печь, а мне ничего не оставалось делать, как класть под голову свой тугой пузатый портфель и укрываться до пояса платком. Чтобы не зябнуть ночью, я всегда укладывалась на ночь в чулках и домашнем платье. Со словами: «Как погляжу я на тебя, так вчуже сердце обмират, этак за ночь мозга-то так отдавишь, что и котелок перестанет варить», – тетя Нюра бросила мне под голову старую фуфайку.