Живы будем – не умрем. По страницам жизни уральской крестьянки - [82]

Учительница, потерявшая, может быть, все и всех, не потерялась сама в нашем затерянном краю, а нашла в себе силы учить нас, ничего не видевших и не знающих, кроме голода и страданий, с каким-то солдатским терпением умно и интересно. Встретить на своем жизненном пути такого учителя – это большое везение и удача. Она навсегда осталась в моей памяти. Всю мою учительскую биографию она прошла рядом со мной, как идеал, как эталон, да так и осталась недосягаема. Как мучила я ее своими длинными сочинениями! Сколько поучительных отзывов читала я на них!

Неожиданно она пригласила меня к себе домой. Жилище ее было убогим, как у большинства в то время. Главным в нем были книги. Они лежали везде: на окнах, на столе, на полу… На стене, на кнопочке висел единственный портрет широко улыбающегося красивого молодого мужчины. Лицо его было настолько притягательным, что я засмотрелась и подумала, что это ее любимый человек, которого она потеряла.

Галина Денисовна прочитала на моем лице все, что пронеслось у меня в голове, и внимательно посмотрела на меня. Ее взгляд всегда заставлял трепетать мое сердце. Она улыбнулась и просто сказала: «Это мой любимый писатель – Джек Лондон. Я, Татьяна, пригласила тебя к себе, чтоб дать почитать одну из его книг». Она быстро нашла и протянула ее мне. На обложке я прочитала «Мартин Иден».

Не скучным назиданием, не монотонной моралью, а хорошей книгой она в нужный момент поддержала меня, чтобы я не спасовала перед трудностями, не потерялась в этом жестоком мире, а училась бороться за свое место под солнцем.

Лошадь не спеша въехала в село. Дряхлая одноэтажная деревянная школа, готовая уже от старости переломиться и раскатиться по бревнышку, стояла на перекрестке улиц в центре села. Мне не терпелось посмотреть, что внутри школы. Спрыгнув махом с телеги, я вмиг очутилась в коридоре школы.

Пол, двери, окна – все покосилось от старости, все обветшало. Не было даже коморки для уборщицы, как и отсутствовал кабинет директора. Как выяснилось вскоре, директор занимал место в учительской вместе со всеми учителями. Справа у стены на самодельных стеллажах пылились в учительской какие-то приборы и реактивы. Везде в глаза бросались теснота и бедность. Актового зала, спортзала и в помине не было. Вскоре и Машка оставила свой деревянный, обшарпанный чемодан и, сгорая от любопытства, пришла к нам. Нас радушно приняла завуч школы Галина Федоровна – нарядная, изящная, улыбчивая. Артистка, а не завуч. Она объявила, что ей передали, какие мы ученицы. Хоть и являлась она официальным лицом, простота и улыбчивость были ее визитной карточкой, потому она сразу расположила нас к себе.

Одним словом, прием в новую школу прошел легко и просто, если бы напоследок завуч нас не обескуражила своим заявлением:

– Только жить вам пока негде, придется в селе поискать квартиру, в интернате мест нет.

Я оказалась неожиданно озадаченная, взятая врасплох, совершенно не готовая к такому повороту событий. В голове стучал один вопрос: оставаться или бросить учебу? Бросить учебу – означало сейчас же ехать назад вместе с Машиной мамой тетей Верой. Я находилась в растерянности и раздумьях: неужели мне снова придется падать в голодные обмороки?

Интуитивно я понимала, что этот выбор будет судьбоносным. Решать надо самой, без советчиков. На ту пору мне было 15 лет. Главным было не сидеть сложа руки и ждать готовенькое. Да и мама часто повторяла, что лень портит, а стань[24] – кормит. Я не могла обидеть не по годам рано состарившуюся маму и разбить ее надежды.

Сейчас можно смело сказать, что мы не отказывали своим родителям в их просьбах, а помогали, старались держать слово. Такое поведение с родителями, почитание старших было нормой для моего поколения. Со временем я убедилась, что нормальная, здоровая, живая душа не может жить без любви к матери.

Я осмелела, видимо, потому, что моя дальнейшая учеба висела на волоске:

– А почему мы будем жить не в интернате?

Завуч все объяснила просто:

– Два-три места обычно освобождаются в октябре месяце. С началом учебного года в интернате будет много малышей-пятиклассников из соседних деревенек, некоторые из них так и не смогут приспособиться жить в большом коллективе, им нужна семья, иначе они чувствуют себя брошенными. Подождите месяц, там будет видно.

Это звучало обнадеживающе, и я воспряла духом. Месяц можно пожить и впроголодь – это не смертельно. «Мне не привыкать», – утешала я себя. Конечно, перед некоторыми трудностями иногда приходится отступать, но любое отступление всегда предшествует наступлению. Разве я одна сейчас в таком положении? Сироты войны, дети войны – это целое поколение. Мы все выживали, как могли. Сейчас каждому из нас есть о чем рассказать. Оглядываясь назад, можно утверждать, что война не только отняла детство, но и ранила нас на всю жизнь.

Мне как раз, может быть, можно в чем-то и позавидовать. В своем селе я знала тех, кто не могли в свой срок идти в школу, да не один год, а два и даже три года, а все из-за того, что абсолютно было нечего надеть, особенно осенью и зимой. Нищенство, порожденное войной, навсегда искалечило судьбы многих из нас. Мы отставали делать свою биографию, а то и вовсе не делали, а коверкали ее. Сироты войны, мы всегда были самым незащищенным слоем общества.