Жила в Ташкенте девочка - [59]

— А как они тебя вытащили из подземелья?

— Откуда же я знаю? Наверное, в ту дверь в потолке, вверх по ящикам.

— А куда же эта дверь ведет?

— Ирка, я тебе говорю — не знаю. Я спала.

ВАС ВЫПУСТИТ МОЛОЧНИК

Плача навзрыд, я не слышала, как с керосиновой лампой в руке к двери подошел Виктор. Только когда Я увидела под дверью прыгающую полоску света, я умолкла. Звякнул засов, дверь открылась, тени запрыгали по полу, устланному густым слоем саксауловых щепок, по грязным, шероховатым стенам сарая. Мы зажмурились и прижались друг к другу.

— Ну что ты скулишь? — сказал Виктор и поставил лампу на пол.

Я сразу увидела, какое красное лицо у Паны, как запеклись у нее губы. Виктор нагнулся и потрогал ее лоб.

— Черт знает что! — пробормотал он и сел рядом, обняв колени. — Послушай, а малярии у тебя нет?

Пана сказала:

— Нет, — и закрыла глаза ладонью: ей было больно смотреть.

— Я тут тебе воду поставил. — Он поднял с полу большую жестяную кружку и поднес к ее губам.

Я лихорадочно оглядывала сарай. Мимо Виктора мне не проскочить. Он меня за ногу поймает. Вылезти когда он уйдет? Но как? Он же запрет нас. Я подняла глаза и увидела, что стены сарая не доходят до крыши. А как я туда залезу? В углу сарая старое ведро с пузырьками из-под лекарств. Что еще? Дырявый резиновый мяч. Рогожа. Груда битых кирпичей. А если…

— Послушай, ты небось голодная? — спросил Виктор.

И я даже подумала: а что, если он не совсем белый?

— Послушай, ты сестра, что ли, Татьянина? — неожиданно спросил Виктор, ставя кружку возле себя.

Тут я не выдержала и протянула к ней руку. Он подал мне воды, и я напилась.

— Так она твоя сестра? — повторил Виктор.

— Нет, она не моя сестра, а мамина.

— Ага! Так, так. Ну что ж, увидишь, скажи ей, что когда большевикам придет конец и я вернусь, я протяну ей руку помощи, — сказал Виктор и прикурил от лампы. — Она была хорошая гимназистка, начитанная и очень красивая, если ты понимаешь… Этакая златокудрая.

— А рабочие за большевиков, — сказала я, — им не придет конец.

Виктор захохотал, как раньше, и чуть было не уронил лампу. Он опять стал противным, глуповатым. Нехороший у него был смех. Перестав смеяться, он поставил возле себя лампу и снова пощупал голову Паночки, которая лежала с закрытыми глазами, как будто дремала.

— А кто подземелье сделал? — спросила я и тут же спохватилась, да что уж мне поделать с моим языком…

— Вот ты и просидишь эту ночь взаперти, — пристально глядя на меня, сказал Виктор. — Кстати сказать, потому, что у тебя нос хоть и маленький, а всюду лезет. Подземелье давно сделано, а второй ход из него проделал Череванов два года назад и сумел сохранить все в строгой тайне. Думал только, что большевиков прогонят быстро. Ну, да теперь все равно… Лишь бы эти прохвосты не лишили меня моей доли, а идеалы я свои уже порастерял. Ты знаешь, что такое идеалы?

— Не знаю! — прошептала я и затаила дыхание.

Я услышала вдали знакомое повизгивание, которое тут же стихло. Полкан! Кто его отвязал? Один он или с ним пришел кто-нибудь? Лишь бы Виктор не причинил ему вреда.

Но Виктор не обратил внимания на собачий визг, может быть, потому, что все время издали со стороны улицы доносился разноголосый лай, совсем как на нашей Рядовской по вечерам. Но я-то была уверена, что сейчас слышала именно Полкана.

— Ну, так хочешь есть?

Я кивнула. Виктор встал, взял лампу и, выходя, задвинул засов. Он вернулся тут же и принес кисть винограда и целую лепешку. Я взяла из его рук еду.

— Послушай… — как-то нерешительно сказал он мне. — По утрам узбек-молочник ставит на крыльцо молоко. Тогда ты позови его, он вас откроет… Да не проспи ты ради бога…

Он стоял, и от дрожащей в его руках лампы казалось, что губы его дергаются, как будто он вот-вот заплачет. Но, конечно, он и не думал плакать. Он был такой же злой, подлый, такой же белый, как Булкин и сторож. Пусть бы убирался скорее!

Он немного еще постоял, потом закрыл дверь и задвинул засов.

Я СТАРАЮСЬ БЫТЬ ХРАБРОЙ

Теперь темнота стала невыносимой. Полкан словно замер. Может быть, его и не было, а мне тогда просто показалось? Пана молчала. Я подошла к двери, с жадностью, почти не прожевывая, глотала сладкий виноград, а сама прислушивалась. Прижавшись щекой к земляному полу, усеянному саксауловыми щепками, я заглянула в щелку под дверью и увидела прыгающую по двору полоску света, которая тут же погасла. Виктор что-то с шумом передвинул, вот хлопнуло окно. Шаги… Я отпрянула от двери, но шаги прошаркали мимо сарая и стихли у калитки. Уходит? Звякнула щеколда — и вдруг отчаянный собачий визг и сердитый крик Виктора… Калитка закрылась. Все стихло. Так и есть, он побил Полкана, может быть, ударил ногой, и тот убежал.

— Пана, а Пана! — позвала я громко.

Она уже давно притихла. Я подползла к ней и ощупью нашла ее руку.

Она вдруг сказала:

— Большой мальчик ей надает за это. Пусть не пристает к маленьким.

Голос у нее был сердитый, и слова меня сначала озадачили, но тут я сообразила, что это во сне. У меня было такое чувство, словно, уснув, Пана оставила меня одну. Даже посоветоваться не с кем. Разбудить ее? Я сидела на краешке матраца, прислушиваясь к ее прерывистому дыханию. Откуда-то издали доносился далекий лай собак, пенье лягушек… Интересно, хватится ли меня Вася? Сможет он найти меня? А если Митя, Валя и Галя разыскали дяденьку Сафронова и все ему рассказали, — будет он меня разыскивать? Ну конечно, будет. Он же смелый и добрый. Подойдет, например, к воротам и закричит: «Ариша, ты здесь?» Я крикну: «Я здесь, спасите нас!» Я прислушалась, но было тихо.