Жила в Ташкенте девочка - [61]
— Иринка, ты не узнала меня?
— Узнала, — сдавленным голосом ответила я.
— Это же я, Иринка, успокойся. Это Масма-хола[5], моя тетушка, привела меня к тебе.
— Масма-апа, — как будто во сне, нисколько не удивляясь, сказала я.
А женщина все поглаживала меня по лицу, по волосам, другой рукой осторожно придерживая голову Паны.
— Ну да, да, Масма-апа. Она увидела, что тебя Булкин сюда повел.
— Толкнула шибко… Хотела тебе убежать, — подбирая слова, медленно сказала Масма-апа и, отстранившись, заглянула мне в лицо. — Зачем за этот шайтон идешь? Ой, вой-вой! Я Нияз искал, сказал его: надо Елена Ивановна маленький кизынка взять у этой шайтон! Ой, вой-вой!
Она со мной говорила, приблизив свое лицо к моему, и чем-то похожа стала на мою бабушку. Чем? Может быть, тем, что говорила так, как иногда бабушка начинала говорить с Ниязом. И вдруг комок подкатил у меня к горлу, и я заплакала.
— Я пятку порезала, — сквозь слезы выкрикивала я, — у меня нога очень болит!.. Я сильно порезала ногу, очень сильно болит у меня нога!
Я на все лады повторяла эту жалобу на боль в ноге, хотя не так уж было больно. В тот момент я не думала о том, какими словами я выражаю всю накопившуюся обиду за свои мучения, за тоску и страх — за все, что я пережила не только сейчас, когда старалась выбраться из страшного, душного сарая, в котором запер нас с Паной Булкин. Перед этим был целый долгий день сомнений, неожиданностей, страха. А еще раньше я целую неделю навязывала всем свое беспокойство и, отвергнутая всеми, выболтала свою тайну ненавистному Рушинкеру. Все мои неудачи копились и копились в моей душе и сейчас неожиданно для меня самой вылились в отчаянный вопль, в жалобу на порезанную пятку.
Нияз держал меня за плечи, приговаривая:
— Ты лучше послушай, что я скажу тебе, Иринка, ну, послушай-ка, что я тебе скажу. Посмотри на меня, это же я, Нияз. Не плачь, Иринка, ты же моя сестренка. Помнишь, ты хотела быть моей сестренкой? Теперь мы нашли
тебя, сейчас отведем тебя к нам домой, мы живем здесь близко. Масма-хола завяжет тебе ногу. Ты расскажешь мне все, что с тобой случилось… А потом я схожу к вам домой и скажу, чтобы там не беспокоились.
Я плакала все тише и тише, прислушиваясь к его словам.
— Что это за девочка, Иринка? Эта девочка живет в этом доме? Чья она?
— У нее есть папа и тетя Вера. Ее папа потом за ней приедет, — охрипшим от плача голосом, но уже почти спокойно ответила я.
И тут вдруг вспомнила обо всем, вскочила на ноги и вот теперь-то почувствовала сильную боль в порезанной пятке.
— Скорее надо идти туда! Они нас нарочно заперли, чтобы мы никому не сказали, а мы сидим, — засуетилась я, потом, нагнувшись к Пане, стала тормошить ее. — Проснись! Проснись же, Пана! — сердилась я. — Ну что ты спишь и спишь!
Масма-апа отстранила меня и потрогала Паночкину голову. Пана даже глаза не открыла, только губами пошевелила и слегка застонала.
— Что у нее? Тиф? Малярия? — спрашивал Нияз. Он ведь так и не знал, что с нами случилось.
— Ее надо в детский дом отнести. Или нет, лучше к вам домой, а то еще Булкин или сторож нас опять увидят! — горячилась я, охваченная стремлением к действию. — Надо сказать дяденьке Сафронову… Нияз! — Тут я вспомнила, что Нияз-то как раз и есть тот человек, который больше всех старался найти оружие. Как же я это забыла! — Нияз, они увезут оружие и сами сбегут: сторож, Булкин и Виктор Рябухин. Понимаешь!
Тут Нияз погладил меня по голове и улыбнулся.
— Зачем только Вася при тебе рассказывает об этом? — сказал он. — Ты пугаешься и волнуешься. Их завтра всех арестуют. Они уже на послезавтра назначили свой отъезд, но нам стало это известно и завтра их захватят.
— Они уже, может быть, сбежали! — твердила я, хватая Нияза за кушак, за руки. — Они ящики с оружием к арбакешу во двор перевезли…
— Какие ящики? — растерялся Нияз.
— Еще много ящиков осталось в подземелье. Туда Паночка упала и расшиблась, а они нас заперли, чтобы мы никому не говорили.
Нияз и Масма-апа смотрели на меня с изумлением.
— Ну, скорее, Нияз! — торопила я и вдруг растерялась: — А как быть с Паной?
— Какое подземелье? Говори же, Иринка, — наконец сказал Нияз. — Ты сама видела?
— Не я, а она, — показала я на Пану. — Она туда упала, я же говорю тебе, в дупло упала и расшиблась.
— Ой, вой-вой! — качала головой Масма-апа, переводя взгляд с Нияза на меня.
— Внизу подземелье, — возбужденно твердила я. — Ой, нет, Нияз, это очень долго рассказывать… Череванов летом вырыл. Он думал, что наших скоро победят, а теперь дерево сохнет…
Масма-апа, как ни странно, кажется, лучше поняла мой не очень-то связный рассказ, и я испытала чувство, похожее на благодарность. Повернувшись к ней, я продолжала вспоминать все, что услышала от Паны.
— Там мебель, игрушки. Там много ящиков. Это большой карагач, а в нем дупло.
— Нияз, — схватилась за голову Масма-апа, — кизча все правильно говорит, я же тебе говорила: летом из Байрам-Али кетманчи приезжали!
Из-за Паны Масма-апа не могла встать с земли и глядела на нас снизу вверх.
— Из Байрам-Али, — кивала я головой и неожиданно для себя обняла ее за шею.
