Жила в Ташкенте девочка - [58]

Тут Пана опять горько расплакалась.

Дверь распахнулась, и на фоне ярко-синего ночного неба, усеянного светлыми мерцающими звездами, показался Булкин.

— Ну, как вы тут? — спросил он. — Вдвоем веселее?

Мы испуганно молчали.

— Виктор, ты им водички принеси.

— Стоит там вода, — сердито пробурчал Виктор за дверью.

— Ночь тут поспите, а потом по домам, — сказал Булкин. — Очень уж вы болтливые. Ну, все?

— Мы сейчас хотим домой, — сказала я, вскочив.

— Сейчас некому вас вести. Да твоя подруга и не сможет.

— А тогда вы нас не запирайте! — потребовала я.

— Ну как можно! Кто-нибудь напугает! Бабай с мешком. Лучше закрыть.

— А меня будут искать дома, — громко захныкала я.

— Вот утром и найдут.

— А мы здесь боимся.

— А вы досчитайте до ста и уснете, а? Умеете?

Нет, такой миролюбивый разговор совсем сбил меня с толку. В это время Виктор заглянул в сарай через плечо Ивана Петровича, чертыхнулся и зашаркал к дому.

Булкин спокойно прикрыл дверь и задвинул засов.

— Зачем они нас заперли? — возмущалась я. — Вот мама им покажет! И Сафронов! И бабушка!

— Да я знаю, зачем они заперли, — прошептала Пана.

— Откуда ты знаешь?

— Они сами сказали. Они хотят все увезти. Они хотели три дня меня там держать, в этом подземелье. А потом пришел туда завхоз…

— Погоди, Пана. Сначала за тобой пришел не завхоз?

— Да нет. Этот хромой пришел, а потом, когда увидел, что я шагу не могу сделать — как на ногу наступлю, так кричу, — тогда он говорит: «Лежи, я сейчас вернусь». И вылез обратно. Ну, после этого я спокойно лежала, я же не знала, что они такие… Только замерзла очень. Лежу-лежу, даже дремала немножко. Смотрю, опять лезет хромой и за ним наш сторож. Они меня взяли и потащили. Мне показалось, очень далеко, долго. Там так сыро и страшно, все время мокрые стены. И вдруг тепло. Сторож меня положил на ящики, они ковром закрыты, а на полу кошма. Фонарь опять зажгли и коптилку. Тогда я все увидела.

— Что же ты увидела?

— Я же говорю: деревянные ящики и на них буквы, только таких я не знаю букв. Ящики до самого потолка. Мебель и ковры свернуты. Один шкаф стеклянный, а там игрушки.

— А что в ящиках?

— Откуда я знаю! Они говорят: надо ящики перетащить. А хромой сторожу говорит: «Мы уже вытащили много ящиков во двор и закрыли кизяками».

— Там оружие! — осенило меня. Я опять вскочила и бросилась к двери сарая, но опомнилась и вернулась к Пане.

Пана была взволнована воспоминаниями и хотела только одного — чтобы я слушала.

— Сторож говорит про меня: «Она здесь полежит», а хромой…

— Его Виктор зовут, — подсказала я.

— Ну, Виктор. Он говорит: «У нее нога опухла». Сторож говорит: «Не сдохнет».

— А при всех-то, — прервала я, кипя гневом, — а при всех-то: «Мои дорогие друзья». Вот я скажу такое волшебное слово и превращу его в свинью.

— Не болтай, Ирка, — одернула меня Пана и продолжала — Виктор говорит: «Я ее в больницу отвезу». И они поругались. Я тихо лежала, даже глаза зажмурила. И тут наверху шум, потом свет, в потолке дверка открылась, и по ящикам, как по лесенке, завхоз слез сверху. Они ему коптилкой светили, а я в темноте лежала. Если бы нога не болела, я бы в это время прокралась обратно и через дупло убежала, потому что они совсем в это время про меня забыли. Завхоз им письмо читал. Сначала смешное какое-то: про идиотов и мадам в очках, будто привязанных к ушам. Потом начал читать, что завтра их окружат… только не знают, где у них склад. Вот они и говорят: надо срочно все увозить. Завхоз им рассказал, что он только что из-за кизяков все ящики перевез на арбе во двор… к кучеру.

— К арбакешу, — подсказала я.

— Да, да, к арбакешу.

Все ясно: они читали письмо Нияза к моей маме Я вскочила и опять бросилась к двери, потом снова вернулась и в изнеможении опустилась к Пане на тюфяк.

— Виктор говорит: «Она нам только мешать здесь будет». А сторож как закричит на него: «Ты понимаешь, что говоришь? Она там все разболтает, нам сегодня же, срочно, нужно все ящики увезти! А это потом пусть находят и забирают».

— Что — это?

— Ну, ковры, игрушки. Он даже ногой один шкаф ударил, там посуда разбилась, и они опять поссорились.

— Значит, они и меня нарочно здесь заперли, чтобы я не показала, как найти то дерево! Пана, Пана, это я взяла у своей мамы из портфеля письмо и там на дорожке потеряла!

Пана не поняла меня, но мне ничего не хотелось больше рассказывать. Я горько плакала, приговаривая:

— Если бы я могла убежать… А вдруг без меня и Сафронов не найдет то дерево?! А вдруг Булкин со сторожем увезли все? А они этими ружьями будут наших убивать!

— Ну, Ирка же, чего ты там бормочешь? — твердила Пана.

Ей нужно было досказать все страшное, что с ней случилось, а кто, кроме меня, мог ее выслушать? Я же опять строила тысячу планов. Пожалуй, больше всего похоже на правду было то, что я в конце концов придумала: Вася будет искать меня, увидит Полкана, отвяжет его, а Полкан пойдет по моим следам и приведет его сюда. И его и всех: Сафронова, Чурина, маму, бабушку!

— Они мне дали поесть, — дошли наконец до меня слова Паны. — У них был хлеб, беляши, какая-то еда в банках. А потом они мне дают стакан с вином, говорят: «Пей, нога не будет болеть, это тебе полезно». А у меня ногу так дергало, так она горела… Я стала пить, сначала вкусно, а потом противно. Но они всё приговаривают: «Пей сейчас же, это тебе лекарство». Потом в животе стало горячо, голова закружилась, и я, кажется, уснула. А проснулась, смотрю, Виктор с чужим узбеком меня с арбы стаскивают и сюда несут.