Жернова. 1918–1953. За огненным валом - [28]
Еще Красников знал твердо, что страх этот пройдет лишь после первого удачного боя, а он, командир роты, должен сделать все, от него зависящее, чтобы этот бой выиграть.
Машины, между тем, подъехали настолько близко, что стали различимы солдаты в кузове бронетранспортера. И лейтенант Красников скомандовал построение.
Быстро, без суеты, серая бесформенная масса людей превратилась в ровные ряды подтянутых солдат.
— Сми-и-ирна-а! На-прааа… — ву! Пра-авое-пле-чо-впере-ед аррш! — звонким ликующим голосом пропел Красников и повел свою роту к дороге.
Ему еще, по старой училищной привычке, хотелось иногда скомандовать: «Запевай!», но он еще ни разу не отдавал такой команды, считая нелепостью любую строевую песню из уст этих людей. Другое дело — на привале, у костра. Тогда Федоров затянет своим высоким чистым голосом какую-нибудь песню о бродяге, об узнике, которому уже не видать своей невесты, и хор хриплых, простуженных и прокуренных голосов подхватит и поведет самозабвенно — и у многих на глазах заблестят слезы.
Других песен они не пели. И не только в его роте, но и в остальных тоже. Так что однажды капитан Моторин не выдержал:
— Они у вас что — каторжане или бойцы Красной армии? Вам их завтра вести в бой, а у них такое настроение, я бы сказал, упадническое. Это говорит о недостаточной политико-воспитательной работе со стороны командиров рот и взводов. Если вы, товарищи офицеры, не переломите этого настроения, я бы сказал, унылой безысходности, то я вынужден буду заострить этот вопрос перед политорганами. Имейте в виду.
Командиры рот помалкивали, майор Леваков шуршал бумагами, старший лейтенант Кривоносов подремывал в своем углу.
— Вообще-то, поют они хорошо. Лично мне нравится, — вдруг негромко произнес комбат, не поднимая головы.
Моторин глянул на комбата непонимающе, передернул плечами, словно ему под китель попала колючка.
— А я разве говорю, что они плохо поют? Так тем более! Есть же хорошие советские песни, которые вдохновляют человека, возвышают, я бы сказал, душу. Я понимаю: русские народные. Но не все же время про бродягу, который, так сказать, с Сахалина. Тем более что никто из них Сахалина наверняка и в глаза не видел.
Красников так тогда ничего и не сказал своим солдатам, да и остальные ротные, видимо, тоже, а Моторин в ротах почти не бывал, и каторжанские песни продолжали звучать.
Глава 13
Лейтенант Красников шел впереди своей роты, шел вольным шагом физически сильного и здорового человека и с удовольствием вслушивался в мерную поступь своих солдат, совпадающую с его шагом. Прекрасное настроение светилось на его румяном, обветренном и загорелом лице. Ему нравилось идти впереди роты, нравилось командовать. Его рота хорошо прошла за огненным валом, он доволен учением, молодцеватым видом солдат и самим собой.
Не доходя метров двадцати до дороги, Красников повел роту параллельно ей, по хрусткому снегу, слегка прихваченному легким морозцем, а когда машины были уже совсем близко, остановил роту и повернул ее лицом к дороге.
Первым подъехал бронетранспортер с автоматчиками охраны, за ним вездеход командира дивизии. Из вездехода выбрался высокий генерал в серой папахе и длинной шинели без ремня, потоптался немного на месте и пошел к роте, заметно прихрамывая. За ним несколько офицеров.
Странно, но Красников почему-то именно сейчас вспомнил какой-то довоенный фильм, а в нем белого генерала, выбирающегося из автомобиля же: такая же шинель, такая же папаха, — изумился своему неуместному сравнению и все же подумал: «Странно, как это вдруг вышло, что когда-то дрались с золотопогонниками, презирали их, а теперь я сам ношу погоны, и вот он генерал — почти такой же, как в кино: то есть далекий от меня и даже чужой. Странно…»
Волнуясь и оттого побледнев, отделился лейтенант Красников от своей роты, побежал навстречу, за несколько метров перешел на строевой шаг, высоко вскидывая ноги, остановился перед генералом, лихо кинул к шапке руку в кожаной перчатке, доложил все тем же ликующим голосом, каким отдавал команды:
— Товарищ генерал-лейтенант! Вторая рота двадцать третьего отдельного штурмового стрелкового батальона закончила учебную атаку за огненным валом! Командир роты лейтенант Красников!
Генерал Валецкий выслушал рапорт, опустил руку и принялся снимать перчатку. Перчатка сидела плотно, и он долго в полнейшей тишине стягивал ее с ладони, дергая за пальцы. Наконец снял, глянул выжидательно на лейтенанта Красникова, и тот, догадавшись, зубами сдернул с правой руки перчатку и замер. Валецкий шагнул к командиру роты, протянул руку.
Красников осторожно сжал своими жесткими пальцами вялую ладонь командующего армии, снова подумал: «Ну, точно, как в кино!» и внутренне хохотнул от своих неуместных мыслей.
— Благодарю вас, лейтенант. Вы отлично провели атаку. Вот если бы так и в боевой обстановке, — громко, чтобы слышали все, произнес Валецкий и глянул с подозрением на лейтенанта, в глазах которого уловил что-то несерьезное.
— Служу Советскому Союзу! — выдержав паузу, выкрикнул Красников еще не привычные слова: совсем недавно выкрикивали: «Служу трудовому народу!» А лейтенант Николаенко — так тот вообще считает, что все эти нововведения: погоны, гимн, офицерские звания, ликвидация института военных комиссаров, роспуск Коминтерна и многое другое — все это отход от революционных традиций, если не сказать больше.
«Начальник контрразведки «Смерш» Виктор Семенович Абакумов стоял перед Сталиным, вытянувшись и прижав к бедрам широкие рабочие руки. Трудно было понять, какое впечатление произвел на Сталина его доклад о положении в Восточной Германии, где безраздельным хозяином является маршал Жуков. Но Сталин требует от Абакумова правды и только правды, и Абакумов старается соответствовать его требованию. Это тем более легко, что Абакумов к маршалу Жукову относится без всякого к нему почтения, блеск его орденов за военные заслуги не слепят глаза генералу.
«Александр Возницын отложил в сторону кисть и устало разогнул спину. За последние годы он несколько погрузнел, когда-то густые волосы превратились в легкие белые кудельки, обрамляющие обширную лысину. Пожалуй, только руки остались прежними: широкие ладони с длинными крепкими и очень чуткими пальцами торчали из потертых рукавов вельветовой куртки и жили как бы отдельной от их хозяина жизнью, да глаза светились той же проницательностью и детским удивлением. Мастерская, завещанная ему художником Новиковым, уцелевшая в годы войны, была перепланирована и уменьшена, отдав часть площади двум комнатам для детей.
«Настенные часы пробили двенадцать раз, когда Алексей Максимович Горький закончил очередной абзац в рукописи второй части своего романа «Жизнь Клима Самгина», — теперь-то он точно знал, что это будет не просто роман, а исторический роман-эпопея…».
«Все последние дни с границы шли сообщения, одно тревожнее другого, однако командующий Белорусским особым военным округом генерал армии Дмитрий Григорьевич Павлов, следуя инструкциям Генштаба и наркомата обороны, всячески препятствовал любой инициативе командиров армий, корпусов и дивизий, расквартированных вблизи границы, принимать какие бы то ни было меры, направленные к приведению войск в боевую готовность. И хотя сердце щемило, и умом он понимал, что все это не к добру, более всего Павлов боялся, что любое его отступление от приказов сверху может быть расценено как провокация и желание сорвать процесс мирных отношений с Германией.
В Сталинграде третий месяц не прекращались ожесточенные бои. Защитники города под сильным нажимом противника медленно пятились к Волге. К началу ноября они занимали лишь узкую береговую линию, местами едва превышающую двести метров. Да и та была разорвана на несколько изолированных друг от друга островков…
«Молодой человек высокого роста, с весьма привлекательным, но изнеженным и даже несколько порочным лицом, стоял у ограды Летнего сада и жадно курил тонкую папироску. На нем лоснилась кожаная куртка военного покроя, зеленые — цвета лопуха — английские бриджи обтягивали ягодицы, высокие офицерские сапоги, начищенные до блеска, и фуражка с черным артиллерийским околышем, надвинутая на глаза, — все это говорило о рискованном желании выделиться из общей серой массы и готовности постоять за себя…».
Остров Майорка, времена испанской инквизиции. Группа местных евреев-выкрестов продолжает тайно соблюдать иудейские ритуалы. Опасаясь доносов, они решают бежать от преследований на корабле через Атлантику. Но штормовая погода разрушает их планы. Тридцать семь беглецов-неудачников схвачены и приговорены к сожжению на костре. В своей прозе, одновременно лиричной и напряженной, Риера воссоздает жизнь испанского острова в XVII веке, искусно вплетая историю гонений в исторический, культурный и религиозный орнамент эпохи.
В книге "Недуг бытия" Дмитрия Голубкова читатель встретится с именами известных русских поэтов — Е.Баратынского, А.Полежаева, М.Лермонтова.
Повесть о первой организованной массовой рабочей стачке в 1885 году в городе Орехове-Зуеве под руководством рабочих Петра Моисеенко и Василия Волкова.
Исторический роман о борьбе народов Средней Азии и Восточного Туркестана против китайских завоевателей, издавна пытавшихся захватить и поработить их земли. События развертываются в конце II в. до нашей эры, когда войска китайских правителей под флагом Желтого дракона вероломно напали на мирную древнеферганскую страну Давань. Даваньцы в союзе с родственными народами разгромили и изгнали захватчиков. Книга рассчитана на массового читателя.
В настоящий сборник включены романы и повесть Дмитрия Балашова, не вошедшие в цикл романов "Государи московские". "Господин Великий Новгород". Тринадцатый век. Русь упрямо подымается из пепла. Недавно умер Александр Невский, и Новгороду в тяжелейшей Раковорской битве 1268 года приходится отражать натиск немецкого ордена, задумавшего сквитаться за не столь давний разгром на Чудском озере. Повесть Дмитрия Балашова знакомит с бытом, жизнью, искусством, всем духовным и материальным укладом, языком новгородцев второй половины XIII столетия.
Лили – мать, дочь и жена. А еще немного писательница. Вернее, она хотела ею стать, пока у нее не появились дети. Лили переживает личностный кризис и пытается понять, кем ей хочется быть на самом деле. Вивиан – идеальная жена для мужа-политика, посвятившая себя его карьере. Но однажды он требует от нее услугу… слишком унизительную, чтобы согласиться. Вивиан готова бежать из родного дома. Это изменит ее жизнь. Ветхозаветная Есфирь – сильная женщина, что переломила ход библейской истории. Но что о ней могла бы рассказать царица Вашти, ее главная соперница, нареченная в истории «нечестивой царицей»? «Утерянная книга В.» – захватывающий роман Анны Соломон, в котором судьбы людей из разных исторических эпох пересекаются удивительным образом, показывая, как изменилась за тысячу лет жизнь женщины.«Увлекательная история о мечтах, дисбалансе сил и стремлении к самоопределению».
«…Тридцать седьмой год начался снегопадом. Снег шел — с небольшими перерывами — почти два месяца, завалил улицы, дома, дороги, поля и леса. Метели и бураны в иных местах останавливали поезда. На расчистку дорог бросали армию и население. За январь и февраль почти ни одного солнечного дня. На московских улицах из-за сугробов не видно прохожих, разве что шапка маячит какого-нибудь особенно рослого гражданина. Со страхом ждали ранней весны и большого половодья. Не только крестьяне. Горожане, еще не забывшие деревенских примет, задирали вверх головы и, следя за низко ползущими облаками, пытались предсказывать будущий урожай и даже возможные изменения в жизни страны…».
«…Яков Саулович улыбнулся своим воспоминаниям улыбкой трехлетнего ребенка и ласково посмотрел в лицо Григорию Евсеевичу. Он не мог смотреть на Зиновьева неласково, потому что этот надутый и высокомерный тип, власть которого над людьми когда-то казалась незыблемой и безграничной, умудрился эту власть растерять и впасть в полнейшее ничтожество. Его главной ошибкой, а лучше сказать — преступлением, было то, что он не распространил красный террор во времени и пространстве, ограничившись несколькими сотнями представителей некогда высшего петербургского общества.
"Снаружи ударили в рельс, и если бы люди не ждали этого сигнала, они бы его и не расслышали: настолько он был тих и лишен всяких полутонов, будто, продираясь по узкому штреку, ободрал бока об острые выступы и сосульки, осип от холода вечной мерзлоты, или там, снаружи, били не в звонкое железо, а кость о кость. И все-таки звук сигнала об окончании работы достиг уха людей, люди разогнулись, выпустили из рук лопаты и кайла — не догрузив, не докопав, не вынув лопат из отвалов породы, словно руки их сразу же ослабели и потеряли способность к работе.
"Шестого ноября 1932 года Сталин, сразу же после традиционного торжественного заседания в Доме Союзов, посвященного пятнадцатой годовщине Октября, посмотрел лишь несколько номеров праздничного концерта и где-то посредине песни про соколов ясных, из которых «один сокол — Ленин, другой сокол — Сталин», тихонько покинул свою ложу и, не заезжая в Кремль, отправился на дачу в Зубалово…".