Жернова. 1918–1953. За огненным валом - [22]
— Как там?
— Нормально. Ждут самолет. А тот что-то задерживается…
— Летит, товарищ подполковник! — воскликнул лейтенант Купавичев. — Вон он! Видите?
Над лесом бесшумно скользила серая птица, и лишь когда она приблизилась настолько, что стали видны ее лапы-колеса, послышался легкий, но все усиливающийся стрекот мотора. Не долетая до позиций взвода, самолет развернулся и полетел назад. Вскоре вдалеке послышалось несколько взрывов, и в небо поднялись бурые столбы дыма, обозначающие место расположения лагеря бандитов. И почти сразу же последовали новые взрывы, но уже мин, затем еще и еще, все чаще и чаще.
— Представляю, какая там сейчас началась паника, — заметил лейтенант Купавичев. И предположил: — Вряд ли они станут обороняться — побегут.
Ему никто не ответил, и он тоже стал вглядываться через окуляры бинокля в лесную даль, но ничего не было видно, кроме расползающегося над лесом бурого дыма. Через несколько минут взрывы мин прекратились, и до слуха долетели слабые звуки разгорающейся стрельбы.
Всеношный следил по часам, отмечая всякое изменение в звучании боя. Минут через двадцать все стихло. Затем стрельба возникла вновь, но значительно ближе. Время от времени слышались отрывистые хлопки гранат — противники явно сошлись на короткую дистанцию. Какое-то время бубукал немецкий ручной пулемет, и замолчал, израсходовав ленту. И тут снежный заряд из опустившихся до самых верхушек сосен облаков закрыл, точно занавес, и лес, и озера.
— Как там? — спросил Всеношный, не поворачивая головы.
— Банда приближается к засадам. Наши отстали.
— Главное, чтобы они не потеряли их в этой снежной коловерти. — И уже своему радисту: — Выясни обстановку.
Радист стал вызывать «Фиалку», наконец та откликнулась. Всеношный взял наушники и микрофон, потребовал:
— «Фиалка», доложите обстановку.
— Видимость не более пятидесяти метров, — послышался голос майора Криворученко. — Выслал вперед разведку. Ждем.
— Докладывайте каждые пятнадцать минут.
— Есть докладывать каждые пятнадцать минут, — ответила «Фиалка».
Снова началась стрельба, но вяло, без той отчаянной злости, когда враг вот он, только протяни руку. Видать, партизаны Полозова просто подгоняли преследуемых, не давая им осмотреться и поразмыслить.
И тут снег так же внезапно прекратился, как и начался, и сразу же открылась даль, стала видна длинная серая змея, сползающая с лесистой гряды на покрытую редкими чахлыми соснами болотистую равнину.
— Они! — почти одновременно произнесли Всеношный и Обручев и оба припали к биноклям.
Подводы с запряженными в них лошадьми, отдельные колонны вооруженных людей, редкая цепочка идущих метрах в двухстах впереди разведчиков.
«Черт! — изумился про себя Всеношный. Да их не меньше батальона. И, судя по форме, регулярная часть из бывших полицейских».
О том, что западнее Каунаса в лесах скрываются остатки разгромленных литовских полицейских батальонов, его информировали по линии «Смерша» и НКГБ Литовской ССР. По-видимому, это те три-четыре отряда, о которых сообщали захваченные в плен активисты Литовской армии свободы и Комитета по освобождению Литвы, объединившиеся для совместных действий в прифронтовой зоне, насыщенной советскими войсками. Странно, что они не приняли боя с партизанами майора Полозова.
— Капитан, — обернулся Всеношный к Обручеву. — Я думаю, стоит проинформировать генерала Седых о сложившейся обстановке.
— Как вам будет угодно, товарищ полковник, — откликнулся Обручев. — Но должен вам заметить, что вояки они хреновые, прямого боя, как правило, не выдерживают. Это им не карательная экспедиция против баб и детишек, да еще когда сзади подпирают немецкие егеря.
— Выдерживают или нет, а генерал просил информировать его обо всем, что касается противника. А его здесь намного больше, чем предполагалось, — отрезал полковник Всеношный.
В это время ударили пулеметы пограничников.
— Минометчикам — открыть огонь! — приказал полковник, и радист тут же повторил его приказание.
Через минуту сзади зачавкали выстрелы, над головой завыли мины, и первые пристрелочные кусты разрывов поднялись среди чахлых болотных сосен справа и слева от колонны.
— Куда они денутся, товарищ полковник! — весело крикнул капитан Обручев. — А генерал Седых ответил, что уже получил информацию от Полозова. Если понадобится, эскадрилья штурмовиков готова оказать нам содействие.
— Пока обойдемся, — произнес Всеношный, наблюдая за тем, как мечутся под огнем люди, падают лошади, а мины ложатся все кучнее и кучнее. Судя по всему, Полозов подключил к обстрелу и свои минометы. — Пожалуй, им уже не вырваться, — добавил он, соглашаясь с Обручевым.
К вечеру в сторону Алитуса тянулась жиденькая колонна пленных. Остервенело лаяли конвойные собаки. Вслед за колонной тарахтели на корнях деревьев телеги с ранеными бандитами. В воздухе кружились редкие снежинки.
Полковник Всеношный дремал на переднем сидении «джипа». Иногда он открывал глаза и видел одно и тоже: песчаная разъезженная дорога с глубокими колеями, близко подступающие к дороге сосны, задний борт идущего впереди «студебеккера», нахохлившиеся фигуры пограничников. Дорога то взбирается на невысокие холмы, то падает вниз. Когда-то он вел свой небольшой отряд по одной из таких дорог, только было это летом сорок первого, стояла жара, и впереди никакой ясности, кроме одной: вторгшийся на родную землю враг очень силен и жесток, остановить и разгромить его будет не просто, для этого надо его уничтожать везде и всегда, где и когда предоставится такая возможность. И все эти годы он только этим и занимался. И, разумеется, не он один. И вот результат: враг изгнан с родной земли, осталось лишь подчистить оставшийся после него мусор.
«Начальник контрразведки «Смерш» Виктор Семенович Абакумов стоял перед Сталиным, вытянувшись и прижав к бедрам широкие рабочие руки. Трудно было понять, какое впечатление произвел на Сталина его доклад о положении в Восточной Германии, где безраздельным хозяином является маршал Жуков. Но Сталин требует от Абакумова правды и только правды, и Абакумов старается соответствовать его требованию. Это тем более легко, что Абакумов к маршалу Жукову относится без всякого к нему почтения, блеск его орденов за военные заслуги не слепят глаза генералу.
«Александр Возницын отложил в сторону кисть и устало разогнул спину. За последние годы он несколько погрузнел, когда-то густые волосы превратились в легкие белые кудельки, обрамляющие обширную лысину. Пожалуй, только руки остались прежними: широкие ладони с длинными крепкими и очень чуткими пальцами торчали из потертых рукавов вельветовой куртки и жили как бы отдельной от их хозяина жизнью, да глаза светились той же проницательностью и детским удивлением. Мастерская, завещанная ему художником Новиковым, уцелевшая в годы войны, была перепланирована и уменьшена, отдав часть площади двум комнатам для детей.
«Настенные часы пробили двенадцать раз, когда Алексей Максимович Горький закончил очередной абзац в рукописи второй части своего романа «Жизнь Клима Самгина», — теперь-то он точно знал, что это будет не просто роман, а исторический роман-эпопея…».
«Все последние дни с границы шли сообщения, одно тревожнее другого, однако командующий Белорусским особым военным округом генерал армии Дмитрий Григорьевич Павлов, следуя инструкциям Генштаба и наркомата обороны, всячески препятствовал любой инициативе командиров армий, корпусов и дивизий, расквартированных вблизи границы, принимать какие бы то ни было меры, направленные к приведению войск в боевую готовность. И хотя сердце щемило, и умом он понимал, что все это не к добру, более всего Павлов боялся, что любое его отступление от приказов сверху может быть расценено как провокация и желание сорвать процесс мирных отношений с Германией.
В Сталинграде третий месяц не прекращались ожесточенные бои. Защитники города под сильным нажимом противника медленно пятились к Волге. К началу ноября они занимали лишь узкую береговую линию, местами едва превышающую двести метров. Да и та была разорвана на несколько изолированных друг от друга островков…
«Молодой человек высокого роста, с весьма привлекательным, но изнеженным и даже несколько порочным лицом, стоял у ограды Летнего сада и жадно курил тонкую папироску. На нем лоснилась кожаная куртка военного покроя, зеленые — цвета лопуха — английские бриджи обтягивали ягодицы, высокие офицерские сапоги, начищенные до блеска, и фуражка с черным артиллерийским околышем, надвинутая на глаза, — все это говорило о рискованном желании выделиться из общей серой массы и готовности постоять за себя…».
Книга «Детские годы в Тифлисе» принадлежит писателю Люси Аргутинской, дочери выдающегося общественного деятеля, князя Александра Михайловича Аргутинского-Долгорукого, народовольца и социолога. Его дочь княжна Елизавета Александровна Аргутинская-Долгорукая (литературное имя Люся Аргутинская) родилась в Тифлисе в 1898 году. Красавица-княжна Елизавета (Люся Аргутинская) наследовала героику надличного военного долга. Наследуя семейные идеалы, она в 17-летнем возрасте уходит добровольно сестрой милосердия на русско-турецкий фронт.
В книге "Недуг бытия" Дмитрия Голубкова читатель встретится с именами известных русских поэтов — Е.Баратынского, А.Полежаева, М.Лермонтова.
Повесть о первой организованной массовой рабочей стачке в 1885 году в городе Орехове-Зуеве под руководством рабочих Петра Моисеенко и Василия Волкова.
Исторический роман о борьбе народов Средней Азии и Восточного Туркестана против китайских завоевателей, издавна пытавшихся захватить и поработить их земли. События развертываются в конце II в. до нашей эры, когда войска китайских правителей под флагом Желтого дракона вероломно напали на мирную древнеферганскую страну Давань. Даваньцы в союзе с родственными народами разгромили и изгнали захватчиков. Книга рассчитана на массового читателя.
В настоящий сборник включены романы и повесть Дмитрия Балашова, не вошедшие в цикл романов "Государи московские". "Господин Великий Новгород". Тринадцатый век. Русь упрямо подымается из пепла. Недавно умер Александр Невский, и Новгороду в тяжелейшей Раковорской битве 1268 года приходится отражать натиск немецкого ордена, задумавшего сквитаться за не столь давний разгром на Чудском озере. Повесть Дмитрия Балашова знакомит с бытом, жизнью, искусством, всем духовным и материальным укладом, языком новгородцев второй половины XIII столетия.
Лили – мать, дочь и жена. А еще немного писательница. Вернее, она хотела ею стать, пока у нее не появились дети. Лили переживает личностный кризис и пытается понять, кем ей хочется быть на самом деле. Вивиан – идеальная жена для мужа-политика, посвятившая себя его карьере. Но однажды он требует от нее услугу… слишком унизительную, чтобы согласиться. Вивиан готова бежать из родного дома. Это изменит ее жизнь. Ветхозаветная Есфирь – сильная женщина, что переломила ход библейской истории. Но что о ней могла бы рассказать царица Вашти, ее главная соперница, нареченная в истории «нечестивой царицей»? «Утерянная книга В.» – захватывающий роман Анны Соломон, в котором судьбы людей из разных исторических эпох пересекаются удивительным образом, показывая, как изменилась за тысячу лет жизнь женщины.«Увлекательная история о мечтах, дисбалансе сил и стремлении к самоопределению».
«…Тридцать седьмой год начался снегопадом. Снег шел — с небольшими перерывами — почти два месяца, завалил улицы, дома, дороги, поля и леса. Метели и бураны в иных местах останавливали поезда. На расчистку дорог бросали армию и население. За январь и февраль почти ни одного солнечного дня. На московских улицах из-за сугробов не видно прохожих, разве что шапка маячит какого-нибудь особенно рослого гражданина. Со страхом ждали ранней весны и большого половодья. Не только крестьяне. Горожане, еще не забывшие деревенских примет, задирали вверх головы и, следя за низко ползущими облаками, пытались предсказывать будущий урожай и даже возможные изменения в жизни страны…».
«…Яков Саулович улыбнулся своим воспоминаниям улыбкой трехлетнего ребенка и ласково посмотрел в лицо Григорию Евсеевичу. Он не мог смотреть на Зиновьева неласково, потому что этот надутый и высокомерный тип, власть которого над людьми когда-то казалась незыблемой и безграничной, умудрился эту власть растерять и впасть в полнейшее ничтожество. Его главной ошибкой, а лучше сказать — преступлением, было то, что он не распространил красный террор во времени и пространстве, ограничившись несколькими сотнями представителей некогда высшего петербургского общества.
"Снаружи ударили в рельс, и если бы люди не ждали этого сигнала, они бы его и не расслышали: настолько он был тих и лишен всяких полутонов, будто, продираясь по узкому штреку, ободрал бока об острые выступы и сосульки, осип от холода вечной мерзлоты, или там, снаружи, били не в звонкое железо, а кость о кость. И все-таки звук сигнала об окончании работы достиг уха людей, люди разогнулись, выпустили из рук лопаты и кайла — не догрузив, не докопав, не вынув лопат из отвалов породы, словно руки их сразу же ослабели и потеряли способность к работе.
"Шестого ноября 1932 года Сталин, сразу же после традиционного торжественного заседания в Доме Союзов, посвященного пятнадцатой годовщине Октября, посмотрел лишь несколько номеров праздничного концерта и где-то посредине песни про соколов ясных, из которых «один сокол — Ленин, другой сокол — Сталин», тихонько покинул свою ложу и, не заезжая в Кремль, отправился на дачу в Зубалово…".