Завтра, послезавтра… - [22]

«Сальваторе храбрый. Он убил змею, а от нее даже взрослые убегают. Теперь вот тоже ничего не боится. Наверно, и меня хочет храбрым сделать. Только мне это что-то не улыбается».

— Давай завтра сходим.

— Опять свою погудку завел! Ни завтра, ни послезавтра, а сейчас.

Ну что ж, придется покориться. Не то Сальваторе и отлупить может. А сегодня бедному Пассалоне и так изрядно досталось.

— Я в карман свечу положил. В яме, наверно, совсем темно.

— Святая мадонна, защити меня, несчастного! Я тебе целых две свечи поставлю, — негромко молится Пассалоне.

— Чего ты еле плетешься, Пассалоне? Что с тобой?

«До чего непонятливый этот Сальваторе. Страх меня держит, вот что. Ой, это же то самое место! Сказать или притвориться, будто забыл? Скажу, что забыл. А раз забыл, то и бить меня не за что. Так и сделаю. И вообще, не обязан я помнить, что было вчера, сегодня и что будет завтра и послезавтра».

— Ну, где это место, Пассалоне?

— Вот тут.

Все-таки Пассалоне сказал. «Лучше признаться, чем крутить да выдумывать. И потом, Сальваторе все равно узнает. Он тоже скоро колдуном станет, и тогда мне несдобровать. Впрочем, и теперь от него ничего хорошего ждать не приходится».

СЕТТЕСАККИТРИ

В пещере темно, как ночью. Не слышно ни звука. Мерцает пламя свечи, и кажется, будто к стенам прислонились тени разбойников. Все разбойники в длинных, до пят, плащах; немигающими глазами впились они в Сальваторе и Пассалоне, которые сидят на земле. Яма оказалась входом в большую, очень красивую и совершенно сухую пещеру. В одном углу ребята нашли ржавый, почти истлевший обломок лопаты.

— Сюда спускались разбойники, — говорит Сальваторе.

— И Нинко-Нанко?

Пассалоне затрясся от страха, он даже стал заикаться. Поскорее бы выбраться отсюда! А вдруг они не найдут пути назад и навсегда останутся здесь?! Тогда они тоже превратятся в труху, как эта лопата.

— Разбойники наверняка тут спрятали свои сокровища.

— Ну уж и тут!

— Конечно. А зачем им тогда лопата понадобилась? Ясно, чтоб зарыть клад. Мы его обязательно поищем, только потом.

— Почему же потом, Сальваторе?

Впервые в жизни Пассалоне загорелся нетерпением. Он даже не сказал свое любимое «завтра»; завтра он сюда ни за что на свете не вернется. Да и чего долго раздумывать, если клад где-то рядом.

— Сначала нужно спросить совета у доброго духа, который забрался в колокольчик Нинки-Нанки. Если он поможет, мы сразу найдем клад.

— Значит, надо Нинку-Нанку задобрить, — решает Пассалоне.

Только бы не нагрянул Булыжник. Он непременно отвяжет Нинку-Нанку, и уж тогда она наверняка попадет в лапы к леснику.

— Что ты там бормочешь, Пассалоне? Сиди смирно и думай.

— О чем?

— О духе.

Легко сказать — думай. А какой он из себя? Да и неизвестно, есть ли он вообще.

Если ты дух Сеттесакки́три и сидишь в колокольчике Нинки-Нанки, то выйди и легонько стукни нас по шее. Это я, Сальваторе, тебя прошу.

Тишина. Чуть дрожит свеча.

«Сеттесаккитри моим крестным был, — вспоминает Пассалоне. — И меня маленького на руках носил. Жил он один, без семьи. Звали его Карбоне Джулиано, а прозвище Сеттесаккитри — «Семь мешков» — дали за то, что в доме у него рядком стояло семь мешков. Один — для муки, другой — для бобов, третий — для гороха, четвертый — для фасоли, пятый — для сухих каштанов, шестой — для чечевицы, а что хранилось в седьмом, знал только сам хозяин. Я любил его. Он был худой, небольшого роста, с седыми волосами. В кухне у него всегда хранились крендели. Он их сам пек, ведь у него ни жены, ни сестры, ни детей не было. И клецки он тоже сам готовил. А когда я приходил к нему в гости, он всякий раз угощал меня кренделем».

— Я, Сальваторе Виджано, вызываю тебя, Сеттесаккитри. Ответь мне: это ты забрался в колокольчик Пинки-Нанки? Вылезай из темноты и подай нам знак. Ты любил повторять: «У кого руки в муке, для того жизнь му́ка» — и показывал испачканные в муке сухие, жилистые руки. «Кто в деле умен, тот в жизни глуп». Почему ты так говорил? Может, потому, что никого у тебя не было. Ни жены, ни детей. А вот плотником ты был что надо. Шкаф, который ты нам смастерил, еще когда меня на свете не было, и сегодня стоит. Ты всегда был добрый, вот и помоги нам.

— Я хорошо помню день, когда ты помер, — вступает в беседу с духом своего тезки Джулиано Петроне, он же Пассалоне. — Интересно, куда делись те семь мешков с бобами, фасолью, чечевицей, мукой, сухими каштанами и еще с чем-то? Как ты поживаешь, дядюшка Сеттесаккитри? Ой, я вижу тебя! Ты здесь с нами в пещере. Лицо у тебя белое-белое, а волосы седые и короткие. Очки в железной оправе на самый нос сползли. Как ты поживаешь? Ай!

— Что ты кричишь, Пассалоне?

— Сеттесаккитри ударил меня по шее. Он сидел тут, рядышком, и вдруг исчез.

— Теперь все ясно. В колокольчике его дух живет. И он хочет тебе помочь, Пассалоне.

— А знаешь, он чуть-чуть ударил меня. Не как в тот раз, когда я без спросу все крендели в кухне уплел.

— Почему же ты не спросил у него, куда разбойники клад спрятали?

— Когда он меня стукнул, я со страху глаза зажмурил. А потом открыл — его уж нет.

— Что это за шум?

— Слышишь, Сальваторе? Это колокольчик Нинки-Нанки звякает.