Завтра, послезавтра… - [20]

Супруги снова переглянулись.

— Значит, я не ошибся.

— Наглый он и характерный! А наглецы, дон Антонио, всегда верх берут.

— И потом, он родич дядюшки Винченцо. — Кармела говорит осторожно, взвешивая каждое слово.

— Да, но Сальваторе Виджано как раз ни одного занятия не пропустил.

— Ничего не скажешь, Сальваторе мальчишка толковый. Но понимаешь, дон Антонио, у нас родня очень много значит. А дядюшка Винченцо к тому же богат.

— Богат?

— Ну, уж бедным его не назовешь. У него земля есть и дом тоже. Слыхал я, и в Пистиччи у него участок имеется. Там сейчас его сестра живет.

«Представляю себе, что это за участки. Клочки каменистой земли. Но для бедняка Вито, который гол как сокол, дядюшка Винченцо богач».

— Очень рад за него. Но при чем здесь школа?

— А при том, что у Франческо Коланджело своей земли и щепотки нет, и уж сами понимаете…

— Ничего не понимаю…

В ответ выразительный жест: два сплетенных указательных пальца.

— У него, дон Антонио, кроме младшего сына Джузеппе, есть еще и старший.

— Знаю, его Феличе зовут.

— Вот-вот, про него я и говорю.

Вито и Кармела в третий раз обменялись многозначительным взглядом.

— А у дядюшки Винченцо внучка есть. Красавица. Ты с ней знаком?

— Синьор учитель даже танцевал с ней на свадьбе, — говорит Кармела.

Хоть она и подруга Терезы, но любопытство взяло верх.

«Значит, все дело в том, что я осмелился танцевать с Терезой Виджано», — мелькнуло у Антонио.

Вито морщит лоб и напряженно думает, хотя он прекрасно знает, когда это было.

— А, вспомнил! — воскликнул он. — Верно, ты с ней танцевал. Выходит, вы уже знакомы?

— Да, я однажды танцевал с ней.

«Все понятно. В тот вечер я не ошибся. Я пригласил на танец невесту да вдобавок на глазах у ее жениха, Феличе Коланджело. И этот парень с неприятным, хмурым лицом затаил против меня злобу».

— А что, разве с ней нельзя даже танцевать?

— Видите ли, синьор учитель, Коланджело взял с дядюшки Винченцо клятву, что Тереза станет женой Феличе. Тогда они еще больше породнятся.

Теперь никаких сомнений нет. Антонио давно все понял, но хотел услышать это от других.

Вито и Кармела Петроне вздыхают. «Как же все получилось? — думает Антонио. — Начал с того, что ребята в школу не ходят, а потом добрался до свадебных дел, которые меня ничуть не касаются. Но почему же тогда Вито и Кармела так сочувственно смотрят на меня, словно сообщили о беде? Бедная Тереза! И все же, при чем здесь я?»

Значит, при чем. Кармела не случайно завела об этом разговор и потихоньку, полегоньку перевела его на Терезу. Искусство сказать многое, ничего прямо не сказав, достигло совершенства среди неграмотных крестьян в маленьких селениях.

Здесь все переплетено одно с другим, и невидимые нити связывают факты, слова и события. Время здесь замерло, и ведьмы легко проникают в любую дверь, а добрые и злые духи спокойно расхаживают по улице, и колдовство прочно вошло в обиход местных жителей. Тут каждый взгляд полон значения, и молчаливый сговор сразу же становится непререкаемым законом. Вот и теперь крестьяне молча сговорились не пускать своих ребят в школу к чужаку. Мало того, что человек пришлый, так еще с чужими невестами вздумал танцевать. Раз уж девушки принялись за ворожбу и, как только зазвонят колокола, начинают торопливо креститься и тихонько шептать старинные заклинания: «Я тебя люблю, как душу мою. А ты, изменник, мне неверен. Но я в твое сердце стрелой вопьюсь…», значит, дело нечисто. Того и гляди, кто-нибудь влюбится в чужую невесту, и тогда жди большого несчастья.

— Лучше мне уехать отсюда, — говорит Антонио.

— Значит, решили, дон Антонио? — В голосе Кармелы звучит сожаление.

— Да. Завтра или послезавтра съезжу в Аччеттуру к начальству, а там видно будет.

— Жалко, — вступает в разговор Вито. — А я как раз хотел спросить, когда вы откроете школу для неграмотных, вроде меня.

— Я тоже хотела прийти, ума-разума понабраться.

И это говорит Кармела, у которой восемь ребят и двое из них совсем еще крохи. Даже Кармела Петроне готова пойти в народную школу. Чудеса, да и только!

— Понимаете, дон Антонио, для меня, бедняка из бедняков, школа вроде последней надежды. Может, я бы потом в Пистиччи на работу устроился. А то сейчас вместо подписи крест на бумаге ставлю. Ясное дело, сразу бы ремеслу не обучился, но хоть эти… как их там называют… планки мог бы заполнять.

— Не планки, а бланки. Я вас понимаю, Вито. Мне тоже жаль, очень жаль. Да ничего не поделаешь. До свиданья, Вито, до свиданья, Кармела, спасибо вам за добрые слова.

— Будьте здоровы, дон Антонио. Может, все же раздумаете?

— Если останетесь, я, дон Антонио, первая в вашу школу пойду.

Похоже, Кармела не шутит. Неплохо было бы открыть народную школу для взрослых. Но сколько мышей снова сбежится! Пожалуй, больше, чем учеников. Нет, уж лучше попытать счастья на телевидении. Пусть там его послушают. Воевать так воевать до полной победы.

Всякая война отвратительна. Даже игра в войну между разбойниками и карабинерами. К тому же если карабинеры — Булыжник, Головастик, Паоло и другие лоботрясы и драчуны. Тут уж Пассалоне несдобровать.

«Привязали к дереву и бросили одного в лесу, — очнувшись, всхлипывает Пассалоне. — Нинка-Нанка пропала, а я чуть не помер. Но куда же делся Сальваторе? Правда, иногда он вредничает, но зато храбрый, сильный и из беды всегда выручает. А все-таки я не сказал, где он прячет зайца. Не то бы он меня здорово отдубасил. Что-что, а уж драться он мастак. Но на Булыжника совсем не похож. Сначала предупредит: «Сейчас я тебя отлуплю», а уж потом бить начинает. А Булыжник норовит ударить исподтишка, сзади. Ох, как руку жжет! Что это?! А, веревка ослабла, теперь я свободен. Нинка-Нанка, где ты-и-и? Ага, колокольчик зазвенел. Это ее колокольчик. Ближе, еще ближе, совсем рядом. Вот и она».