У самых брянских лесов

Дотошный вы народ, мои внучата. Прямо скажу — беспокойный. Но, право, веселый и любознательный. Дремать с вами не приходится: расскажи, дед, да расскажи.

Уж сколько рассказывал-перерассказывал, а все снова просите.

Ну, что с вами поделаешь! Видно, пришел черед — берись, дед, за перо и поведай обо всем подробно. Читайте тогда сами, коль будет охота. Всё деда вспомните…

Но загвоздка в том, что хоть ваш дед и разменял восьмой десяток, и в трудовой — пятьдесят два пропечатано, и с косой да с кувалдой неплохо справлялся, а как получится с пером? Обучен-то я на медный пятак. Но как говорится: взялся за гуж, не говори, что не дюж. Разберетесь сами.

На крутом берегу Усовья озера, у самых брянских лесов, среди ветвистых дубов и пахучих лип одиноко стояла хатка.

На запад от хатки, как глянуть глазом, раскинулись сочные заливные луга. По лугам петляет река Десна, а над ней повис железнодорожный голубой двухгорбый мост. Маячит на десятки верст. По пойме реки, будто выхваляясь своей пышностью, толпятся дубовые рощицы, манящие к себе в жаркий день. Сверкают на солнце Усовье и Осетрово озеро, приветливо поблескивают и озеринки, окаймленные кустарником. Но подойди к ним ближе, не сразу и доберешься к воде — со всех сторон оплетены они цепкой ежевикой и жгучей крапивой.

С востока к хатке подступает сосновый бор. Пошли знаменитые Брянские леса. Желтой змейкой выползает из бора железнодорожный путь. Высокая насыпь рассекает узкое озеро как бы на два уса. Посему озеро и названо — Усовье. В трехстах шагах от хатки, у полотна железнодорожной линии, будка путевого обходчика.

В той-то хатке, схожей со сказочной избушкой на курьих ножках, и проживала наша немалая семейка — шестнадцать душ. Одной детворы мал-мала меньше — тринадцать носиков насчитывалось. Восемь братишек и пять сестренок.

Ночью не просто было пробраться к выходу, не наткнувшись на кого-нибудь. Спали повсюду — и вповалку на широком полке́, пристроенном впритык к печи, и на лавках вдоль стен, и на печи, которая занимала большую часть хаты. А один — самый меньший из малышек — «сторожил» люльку, привешенную на крюк посередине избушки. Жили хоть в тесноте, да не в обиде. Ни плохих, ни хороших и лишних тоже не значилось. Все одинаковы были и равны. Такой взгляд и порядок от родителей велся и никем не нарушался.

День в семье начинался так. В летнюю пору, чуть забрезжит рассвет, мама приступает к побудке:

— Вставайте, ребятки, вставайте! Трудовой день настал, вставайте!

И каждого помаленьку, будто боясь сделать больно, осторожно расталкивает. А ребятки, хоть и откроют глаза и головы поднимут, сладко позевывая, ничего не понимают. И снова норовят улечься. Нелегко маме на ранней зорьке разбудить своих питомцев. И жалко, да ничего не поделаешь — надо. Жизнь того требовала.

Но вот наконец все разбужены. Мама дает наказ на работу:

— Вы, Паша и Гриша, скотину на выпас гоните. Коровы мычат, на пастьбу просятся. Барин, ни дна ему, ни покрышки, нагнал на отгул стадо коров да отару овец — и майся тут с ними. И стереги, и овец стриги, и готовую шерсть на барский двор доставь. А за все и спасиба не заслужишь. Такая-то наша незадачливая долюшка… А вы, Ваня и Вася, — продолжает мама, — на станцию ступайте. Хлеб на исходе, муки прихватите. Манюшка, займись картошкой, похлебку пора заваривать. А вы, Нюра и Сопочка, давайте на лужок, щавеля соберите. Ты, Гарасенька, колыхай Коленьку, рановато мальчонке просыпаться… — Всем расписывала мама, что и как делать.

Вскоре пробуждаются и самые малые. И выглядывают с печки, поблескивая глазенками:

— Мам, мам, дай хлеба!

— Вот я вам хлеба! Марш с печки! Хоть мордашки сполосните. Да и усаживайтесь похлебку хлебать…

И так спозаранку и до самого позднего вечера не затихает, не прекращается в хатке шумная жизнь. Все чем-то заняты, что-то делают. Отлынивать от работы — такого у нас не водилось.

Если бы выстроить тогда всех нас в один ряд, показалось бы, что каждый похож на другого. Рослые, плотные, с круглыми мордахами и все, как один, с довольно-таки увесистыми носами.

Самая старшая в семье — Маня. В свои тринадцать годков вытянулась она в рост мамы и давно уже стала наиглавнейшей маминой помощницей во всяческих хозяйственных делах. В руках у нее, как говорится, все горит. Попутно с одним делом успевает сделать и второе и третье. То ли руками, то ли ногой, а то и бочком что придвинет. Сшить, скроить, постирать, помыть, причесать — все умеет, все делает с маминой ухваткой, долго не задумываясь, споро и ловко.

В ее движениях, в мягком говорке так и чувствуется готовность каждого ублаготворить, каждого не обидеть и каждому угодить.

На лице красуется батянюшкин нос, волосы причесаны на прямой пробор точно так, как у мамы, с лица редко сходит сердечная улыбка. Своей улыбкой Маня будто спрашивает: «Ну, что еще недоделано? Где еще нужны мои руки?»

За Маней идет наш старший братишка Иван. Большун, как окрестил его батя: «Старшой на то и есть старшой, стало быть, голова над меньшими. Одно слово — Большун».

Уже тогда проглядывалась у него силушка знатная.