У самых брянских лесов - [2]

Мама говорила о нем:

— Душа нараспашку. Меньшим любую заступу окажет. Никого в обиду не даст.

Как-то занедужилось нашей девятимесячной сестренке, и Ваня двое суток не спускал ее с рук. Мама ему говорит:

— Иди отдохни. Давай я сама ее поколыхаю.

— Нет, мама, у меня ей лучше. Ношу ее, она и успокаивается. Авось все у нее пройдет.

Но когда и это не помогло и малышки не стало, Ваня в самую полночь убежал в темный бор. Пришлось его самого отхаживать. Никак не мог он прийти в себя от горя, не мог смириться с потерей маленькой сестренки.

За Большуном следует Вася. Сколочен он еще поплотнее. Ходит вразвалочку, как медвежонок. На голове — копна густых, курчавых волос. Шапку редко когда и надевает. Нос — бог на семерых нес, да передумал и оставил одному Васе. Вася поминутно им почмыхивает да посапывает, как сытый кот, отчего говорок его густоват, немного приглушен, но мягок и приятен.

Любил он втихомолку помечтать, поразмыслить. Оттого порой казался нелюдимым, будто сам себе на уме.

В хатке он всегда что-то пристроит, пригородит, смастерит. Были у нас столетние часы-ходики с неподвижными стрелками. Никто и не помнил, когда они остановились. А Вася возился с ними до тех пор, пока не заставил их опять тикать. Такой у него был характер. Начатое дело, раз взялся, обязательно закончит.

За Васей идет Паша. Кличку ему дали Черногуз — за походку, широкую и медленную: ни дать ни взять птица вышагивает. Ростом он взял, но тонковат и не так широк в плечах, как остальные. Зато на язык боек. Легко сходится со встречными и поперечными, с большими и малыми. Замыкает четверку повзрослевших ребят Гришка. Ваш дед — Боровик.

Но говорить о нем много не приходится. В той хатке зеркал вовсе не водилось. И он сам себя видеть не мог. А когда случалось ему испить воды из озера, на него из водяной глади посматривал незнакомый парнишка. У этого парнишки на голове не то что кудряшки, а целый вихрь лихих завитушек в три-четыре кольца, как у селезня на хвосте в период его жениховства. Правый глаз чуть подмигивал, вроде бы посмеивался.

Бабушка Сыроежка рассказывала, что в люльке да и на воле такие он заводил песни, что хатка стонала. И все потому, что рановато тянулся к самостоятельности.

Так что можно сделать вывод: ваш Боровик немало озоровал в детстве. А что было с ним дальше, об этом потолкуем позднее…

Не буду пока отнимать вашего времени на знакомство с остальными братишками и сестренками. Они в ту пору были еще в пушку. А в пушку можно и промашку дать: не то выйдет курочка, не то петушок…

3

А теперь продолжим наш рассказ.

Наступает полдень. Мы с Пашей пригнали с пастбища скотину, завели ее в огороженное жердями стойло. Так полагалось — часа два-три отлеживаться ей в самую жару. И наскоро, сняв лаптишки, перехватив на ходу картофельной похлебки, спешим на озеро искупаться.

— Куда вас несет? — останавливает мама. — Хоть бы малость передохнули.

— Не, мы не устали… Крепко сполоснуться охота… Упарились.

А тут уже возвратились с мешком муки со станции и Ваня с Васей. И мама говорит:

— День нынче жаркий, и ветерок поигрывает — займемся, ребятки, овец стричь. Ты, Манюша, ступай на озеро — будешь овец мыть. Да гляди, чтобы катышек в шерсти не оставалось, а то барыня снова будет лаяться. Ох, эта барыня. Годи ей да годи, привередница этакая… А вы, Ваня, Вася да Паша и Гриша, таскайте овец на озеро. Вот и вам работенка…

— Ну, ребята, подавай мне обрывки, я вам каждому по штуке заарканю, — забравшись в тесную закутку к овцам, распоряжается наш вожак Большун. — Вот тебе, Васька, принимай самого рогастого… Ты и с бугаем мог бы справиться, медведь этакой! А вам, Пашка да Гришка, по длиннохвостой. Тяните их на озеро к Мане…

Мне, как меньшему, в то время годков семи мальчонке, достается годовалая овечка — с лысинкой и в белых чулочках. Да такая вертлявая и напористая — таскает меня из стороны в сторону, как неоперившегося гусака. А то упрется — с места не сдвинешь. Все силенки у меня вымотала. А потом как нажмет, как рванется вперед — я плашмя на землю. Но отпустить ее никак не согласен. Да и как же на виду у всех мог я опозориться, с овцой не сладить? Чуть не плачу, а за обрывок крепко цепляюсь. Овца тянет меня лежачего — дорожку в траве так и утюжу. Неизвестно чем бы все это кончилось, да веревка подвела — лопнула. И овца, задрав голову, понеслась, сама не зная куда.

Всхватился я да за ней. Но никак ее не поймать.

Пришлось за помощью к Фекле обратиться:

— Фекла, чего рот разинула! Лови!

А Фекла — такая-то резвая и прыткая единственная наша соседка и подружка, дочка путевого обходчика, — она и чертенка молодого перегонит.

— Да я ее зараз запросто схвачу!

И тут же срывается в погоню. Замелькает по лужку, как борзая за зайцем. Ноздри у нее ходуном ходят, вся жаром пышет. Любую овцу изловит.

А там и Пашка кричит:

— Фекла! Фекла! Держи, сорвалась!

И нам, хоть и зазорно было, а с Феклой, девчонкой, никто тягаться не мог. Но сдаваться тоже не хотелось.

— Ну ты, Фекла, не задирай нос! Завтра уж я тебя перегоню…

А Пашка ершится:

— Давай, Фекла, бороться — кто кого!

— Да куда тебе, журавль ты этакой, черногуз! — хохочет Фекла.